— Он меня любит. Бедняжка Накодо в натуре искренне меня любит.

— А ты его?

Миюки открывает глаза:

— Ты не понимаешь.

— Так объясни мне, — говорит Афуро. — Расскажи, что с тобой творится.

Но Миюки молчит.

И Афуро тоже молчит до конца вечера. Они обе лишь тянут водку с тоником и пялятся в пространство. Через час Миюки встает и, шатаясь, выбирается из бара. Афуро размышляет, не окликнуть ли ее, но толку? Сказать-то нечего.

Афуро осталась торчать на барной табуретке. Закрыв глаза, девушка вспоминает, как в детстве на Золотой Неделе[59]она с семьей ездила на пляж Кацурахама. Она помнит, как босиком стояла на песке, а прибывающие волны щекотали ей ноги. Но сейчас она вспоминает отлив, когда все точно неподвижно повисает в тишине. Ногами она ощущает, как убегает вода. Афуро вспоминает, как закрывала глаза и слушала чаек, несущихся по небу, и уходящие волны — будто весь мир мало-помалу отдаляется, выскальзывает из-под ног.

Афуро встает, ковыляет через бар и взбирается по лестнице на улицу. Дождь прекратился. Словно повис в воздухе — влажный занавес, готовый упасть, окутал город.

Когда Афуро закончила рассказ, на часах мерцало 3:12.

Девчонка закурила миллионную сигарету за вечер, а я сполз с постели, добрался до ванной и плеснул в лицо холодной водой. Чувак, глазевший на меня из зеркала, выглядел жутко. Землистая кожа, волосы дыбом, мешки под глазами, налитыми кровью. Нет, это не я, ничего подобного. Видимо, красные огни воскресили привидение капитана Манфреда фон Рихтхофена.

Налив стакан воды, я вернулся в комнату и обнаружил, что Афуро крепко уснула. Я забрал у нее сигарету и свалил окурки в красную мусорную корзину. Если учесть события последних суток, девчонка, должно быть, совсем вымоталась. Я тоже вымотался, но спать не хотелось, так что я просто уселся на край постели — прямо знаменитая скульптура Родена. Чувствовал я себя примерно таким же живчиком.

Вокруг было тихо, так тихо, что я почти забыл об остальном мире вне этой комнаты. Даже в такой час, в пятницу ночью в Токио пульсирует хаотичная жизнь. По электрическим улицам мчатся байки, в западном Токио крутые ночные клубы разрываются от музыки. А здесь, в «Люксе Красного Барона», — лишь алые отблески и сонное дыхание девчонки. Нереальная сцена, подумал я, точно жизнь в пузыре.

Я прикинул, как вписывается в общую картинку история Афуро, разложил события по полочкам и взвесил возможности. В 1975 году кент по имени Боджанглз подваливает к детективу Ихаре, чтобы выследить Накодо. Через двадцать шесть лет Боджанглз платит Миюки, чтобы та отращивала волосы. Вскорости Миюки закручивает интрижку с Накодо. Миюки говорит Афуро, что Боджанглз и Накодо — два разных человека, но видела она Боджанглза или нет — не поймешь. А чуть позже Миюки умирает, и Накодо тащит меня в свой особняк в Арк-Хиллз. Афуро уверена, что этот Боджанглз разнес ее хату, но какое-то время она была уверена, что я и есть Боджанглз. Может, Боджанглз и Накодо — одно лицо? Или Боджанглз — шестерка Накодо? Не катит, если только в семьдесят пятом Накодо не пытался выследить сам себя.

Еще вариант: Боджанглз — это Человек в Белом. Письма — определенно его стиль, и анахроничная фотография, которую я видел во время припадка, очевидно, указывает на связь между Человеком в Белом и Накодо. А содержание самих писем? За каким чертом платить девчонке, чтобы она отращивала волосы или надела определенное платье? И после того первого конверта в кафе «Акрофобия» выплаты продолжались еще долго, может, вплоть до последних дней. Что там Миюки говорила в письме к Афуро? «Я вляпалась в очень сложную и довольно-таки страшную штуку». Чует мое сердце, что до своей смерти Миюки делала что-то еще для Боджанглза, не просто волосы отращивала. У него были какие-то планы и на девчонку, и на Накодо. «Сейчас все идет к финалу».

Не исключено, что Боджанглз замочил Миюки. Не зная, что он за человек, ничего нельзя исключать. Но я был уверен, что вчера он не пытался убить Афуро. Киллер не стал бы разносить ее квартиру вдребезги и делать оттуда ноги. Он дождался бы девчонку или оставил все как есть и вернулся бы позже. Разгром в квартире вызвал только страх и подозрение. Может, он этого и хотел — напугать Афуро. Нет, слишком уж тщательно перерыта квартира. Кто бы ее ни раздербанил, он что-то искал. Но что?

Если это был Боджанглз, может, он проверял, не хранила ли Миюки до отъезда какие-нибудь его записки; не осталось ли такого, что их связывает. Может, еще до своей гибели Миюки подозревала что-нибудь в этом роде, поэтому и отправила письмо к Афуро на работу, а не в квартиру, где они раньше жили. Может, Накодо искал такие же улики — хотел забрать цацки и другие подарки, которые покупал для Миюки, на тот случай, если полицейские начнут вынюхивать и задавать вопросы. Потому что, когда вдело встревает полиция, за нею по пятам являются скандальные газетенки.

Хотя с другой стороны, Накодо нечего бояться скандала, разве что он и вправду убил Миюки. В наши дни просто не раздуешь скандал из связи пятидесятилетнего чинуши из Министерства строительства и двадцатилетней хостес. К тому же Накодо не женат. И даже если Миюки покончила с собой из-за него, пальцем в него тыкать никто не станет. Ее самоубийство сочтут идиотским жестом, мелодрамой романтичной девчонки, которая не просекает жесткие реалии мира. Перефразируя Ихару — так поступил бы тот, кто не знает, каких он размеров рыба.

Но я по-прежнему не считал, что Миюки покончила с собой. И не думал, что ее прикончил Накодо или его люди. Может, я и ошибаюсь, но в тот день, когда он вызвал меня в свой особняк и рассказал, что Миюки исчезла, он, по-моему, о ней искренне беспокоился. А может, он беспокоился не о ее безопасности, а о собственной репутации.

Может быть. Как-нибудь. Возможно.

Все это абстракция и теория. А я знаю только, что Миюки мертва и каким-то боком тут впутаны Накодо и мужик по имени Боджанглз. Добавьте Человека в Белом и какую-то Бэндзайтэн — если эти двое существуют не только в моих припадочных мозгах. Мне нужны еще факты. Будет несимпатично, нелегко и, наверное, даже небезопасно, но я знал один железный способ их раздобыть. Отправиться в дом Накодо, куда я и направлялся, когда на меня бросилась Афуро.

Сейчас, глядя на ее тельце, скорчившееся и тонущее в покрывале, будто расплющенный белый знак вопроса на алом фоне, мне трудно было поверить, что она способна на это. И кстати, чего это Афуро огрела меня кирпичом, когда в сумочке у нее был нож? Где она вообще откопала этот кирпич? Она что, тащила его в сумке через весь город, в такси и поездах? Хрен разберешь, что у нее на уме. Но я знал, что она еще не понимала, как повлияла на нее смерть Миюки, и, может, еще многие годы до конца не поймет. Судя по тому, что Афуро мне рассказала, они с Миюки жили в довольно замкнутом мире, пронизанном безвредными секретами и личными шуточками. В этом мире были доверие и с трудом завоеванная близость, а защищала его общая история, которую выдавали безмолвные взгляды и загадочные слова, непонятные для чужаков. Такая дружба случается, пожалуй, раз в жизни, если повезет, и ее почти невозможно удержать после определенного возраста. Мир пробирается внутрь и потихоньку разрушает даже самые прочные и тщательно построенные укрытия — появляются и растут трещины, и людей неизбежно раскидывает в разные стороны. Никакого коварства — просто часть взросления.