себе столь «громкий» псевдоним, он за Предводителя признавать не собирался. Вообще не испытывал к нему ничего кроме ненависти. Не возьми он сына в заложники, то может относился куда как спокойнее, но не после угроз убийства… Сталин в эти непростые дни, когда думали что белые получив боеприпасы вот-вот пойдут на штурм, требовал явить какое-то военное чудо, а если его явлено не будет, то… В общем не стоило ему делать столь многозначительных намеков.

Что до Добровольческой армии Деникина, то после того, как всю ее верхушку перестреляли, а потом спалили в огне, от этой самой армии фактически ничего не осталось.

Первыми сдернули обратно в свои степи казахи и калмыки. Так же вместе с ними рассосались еще остающиеся отдельные отряды татар. Далее стали разбегаться казаки. Сначала донские и кубанские, а за ними и оренбургские. Ну и астраханские тоже решили вернуться в свои пенаты, а то как бы чего не вышло, после того, как через их земли станут возвращаться казахи, могут ведь решить прихватить по дороге что плохо лежит…

Понятное дело, что после такого исхода, разбежались и недавно рекрутированные солдаты из числа пехоты, в первую очередь те отряды, что были сформированы из пленных красногвардейцев. Хотя часть из них вновь решили переметнуться на сторону большевиков…

Осталось ядро из числа офицеров. Но что они могли сделать? Их всего-то около пяти-шести тысяч насчитывалось. Немного поругавшись, решая куда податься, в итоге разделились на две примерно равные по численности группы. Одна группа решила уходить к Ренненкампфу, а вторая — на восток к Колчаку, что сейчас действовал в районе Омска.

До Самары белые решили идти вместе. Отходить приходилось с боями, благо, что успели подвезти некоторую часть боеприпасов к пушкам, так же помимо грузовиков на которые поставили пулеметы, на ходу осталось три броневика и два танка, так что сформировать достаточно надежную круговую оборону они смогли.

Дать им уйти Сталин не мог. Мстительный, он жаждал поквитаться с теми, от кого так позорно бежал и запятнал этим свою репутацию, так что вновь вмешался в военное планирование и приказал уничтожить беляков во что бы то ни стало, бросив на них все силы. Так что в преследование ушли конные отряды под командованием Жукова и Рокоссовского, что каким-то чудом выжили в той лихой атаке на танки и броневики, с приданными им конной артиллерией и пулеметными тачанками. Чапаев, кстати, тогда получил тяжелое ранение в правую ногу и теперь валялся в госпитале…

После того, как Казань оказалась вне опасности, большую часть мобилизованных пришлось распустить. Они готовы были сражаться против белых, но после того, как угроза исчезла, начали роптать, да и прокормить всю эту толпу тоже не самое простое дело. Остались только добровольцы.

Помимо кавбригад Жукова и Рокоссовского, на юг двинулись многочисленные отряды, чтобы начать чистку Поволжской республики от большого количества банд в кои сбились коллаборационисты, что пошли на службу к белым, а так же сбившихся в разбойные шайки разбежавшихся солдат.

И тут, что называется, грянул гром.

— Что случилось⁈ — спросил Сталин у генерала Брусилова, пришедшего к нему с срочным докладом.

— Вторжение московских «внешних» большевиков.

— Что⁈

Изумление Сталина можно было понять. По всем понятиям «москвичам» сейчас должно быть не до восточных соседей-конкурентов, ибо у них сразу в трех городах на юге вспыхнули мятежи устроенные Климовым, и они должны заниматься их подавлением, бросив туда все свободные силы.

Но как видно, «московские» большевики обладали значительными ресурсами, по крайней мере они сами так думали, чтобы не только подавить мятежи, чем занялся командарм Фрунзе (тем более что он уже имел немалый опыт карательных акций, в частности давил крупное Ярославское восстание летом восемнадцатого года), а так же держать фронт против Климова на западе и севере, но и атаковать ослабленного соседа на востоке, чем занялся командарм Тухачевский.

Впрочем, причина почему они пошли на такой риск ясна как день — казанское золото.

— С чего вы взяли⁈ Мне бы сообщили товарищи из Свияжска в первую очередь… — махнул хозяин кабинеты на телефон.

— Провода телефонов и телеграфов обрезаны сторонниками москвичей до начала вторжения. Связь теперь возможна только курьерами. Я сам узнал о вторжении москвичей только благодаря тому, что из Свияжска вернулся один из локомотивов проходивший ходовые испытания после ремонтных работ…

Сталин включил свою подозрительность и искоса посмотрел на Брусилова.

— Если это какая-то инсинуация, то вы об этом сильно пожалеете…

— Никакой инсинуации. Если вы мне не верите, то пошлите своих людей в депо, пусть опросят свидетелей, а лучше отправьте разведку на самолете для быстроты и лучшего охвата, пока еще не стемнело. А пока подтвердите мои полномочия главкома, чтобы я мог начать руководить обороной города.

Сразу после снятия осады с Казани Сталин поспешил отстранить военспецов от активного командования Красной армией. Точнее теперь между ними и армией имелась прокладка в виде комиссаров, что должны были подтверждать каждый «чих» «царских» офицеров.

— Гарнизон Свияжска силы вторжения надолго не задержат, сколько бы там их ни было, хорошо если продержатся сутки. Так что завтра утром можно ждать противника у Казани. Но я бы на их месте атаковал бы как стемнеет, развивая эффект неожиданности, тем более что он смазан сбежавшим локомотивом. И у них, надо признать, есть все шансы на быстрый захват Казани. Наши силы минимальны и скажем откровенно состоят из не самых лучших бойцов… из-за того, что большая часть боеспособных сейчас гонят белых на юг и заняты уничтожением банд…

Сталин заметался по кабинету. С выдержкой у него сейчас не ахти, еще не заматерел… да и когда заматерел, тоже мог впасть в прострацию, вспомнить хотя бы тот же сорок первый год, когда о нем трое суток не было ни слуху, ни духу и с речью о войне вынужден был выступить Молотов, это при том, что раньше любил красоваться перед народом по поводу и без с довольным видом, слушая бурные аплодисменты переходящие в длительные овации.

Подойдя к генералу вплотную, Сталин от напряжения севшим голосом прохрипел:

— Защитите Казань генерал, а не то…

И тут Брусилов не выдержал. Тоже нервы на пределе, страх за сына, что находился «на прицеле» у чекистов во время осады города Добровольческой армией, сильно подточил его выдержку, и что-то внутри него лопнуло в этот момент. Ненависть плеснулась в его глазах, опять же сам он не очень верил, что сможет удержать сейчас город, как уже по озвученным причинам, так и вследствие того, что был уверен, что противник наводнил город своими агентами и они в момент штурма начнут устраивать диверсии, что полностью развалит оборону.

Сталин, обладая звериным чутьем, что-то почувствовал, отшатнулся, но генерал был быстрее и уже наносил удар кулаком, что вместо челюсти пришелся противнику в горло из-за того, что тот слишком сильно задрал назад голову, а рефлекторное защитное движение правой рукой оказалось не эффективным из-за дефектности.

— Хр-р…

Тело Сталина с грохотом рухнуло на пол, а Брусилов в исступлении начал месить его ногами.

— Ненавижу тварь! Н-на! Н-на!!!

В кабинет, услышав подозрительные звуки, ворвался Камо исполнявший роль секретаря, но допустил одну ошибку, слишком широко раскрыл дверь и то, что происходило в кабинете увидел адъютант генерала капитан Байдак ожидавший своего начальника в приемной.

Тер-Петросян резко метнулся назад, чтобы схватить револьвер из ящика стола, но не успел, капитан, быстро сообразив, что после такого ни ему, ни генералу не жить, среагировал быстрее. С легким шелестом шашка покинула ножны, стремительный взмах и остро отточенная полоса стали смахнула армянину-террористу голову, что с гулким стуком упала на пол, а потом и осело тело.

— Алексей Алексеевич…

Генерал, запыхавшись, отстранился от избитого в кровь вяло шевелящегося на полу хрипящего Сталина.

— Вот ведь… довел старика… до греха… — сплюнул генерал, точнее попытался, но во рту пересохло, так что он припал к графину, что стоял на столе.

Напившись воды, потребовал:

— Дай.

Адъютант подал генералу свою шашку. Брусилов, с кривым оскалом, ткнул ее Сталину в грудь, точно в сердце, отчего тот дернулся и обмяк. В кабинете завоняло дерьмом.

— Мог бы и в сортир сходить… — поморщился Брусилов.

— Что теперь делать будем?

— Делать…

Брусилов призадумался, но долго его