Николай так и не появился.

Колющий продрогшие на перроне лицо, руки, ноги, особенно коленки, ледяной столбняк таял и болезненно-медленно отпускал тело в теплом здании Московского вокзала славного города Ленинграда.

Здесь, в этом городе и на этом его главном вокзале работал, слава Богу, и туалет и буфет – два самых важных заведения в жизни любого странника в ночи, – если он, конечно, не совсем еще дозрел до вольного звания «калики перехожего», а потому совершал перемещение своих «порток на другой гвоздок» на паровозе, а не пешим ходом…

Стакан вовсе почему-то не спитОго, а крепкого и сладкого чая – и даже с толстым кружком лимона, не отнявшего совсем, а лишь облагородившего цвет напитка в тяжком мельхиоровом подстаканнике – и тонюсенький – «культурный» – бутерброд с сыром показались Верочке райским спасением.

Таким же неожиданным для нее спасением в попытках осуществить заветную мечту – и съездить в Ленинград к другу Николаю на свидание – и с ним, и с городом, о котором он мог рассказывать часами, самой увидеть, наконец, белые ночи и чудесные музеи, прокатиться на гудящем и дымном пароходике по незнакомой Неве и по морскому заливу – да вот только денег не было совсем, ни гроша – и вдруг «алтын»! – стала неожиданная встреча с дядькой своим, который ее и брата вынянчил – с Семеном Ивановичем из тамбовской деревни – родины Верочкиного отца: «гуляшшего кота» Степы.

* * *

Отец про Колины проводы в армию прослышал от случайно повстречавшейся с ним до этого на Чистых Прудах Нины – жены Пантелеймона, но сам все равно не явился, а прислал вместо себя младшего своего брата Семена – которого он недавно «вызвал» в Москву и устроил по «острому лимиту» работать в милицию постовым.

Семен сразу же получил заранее забронированное место в милицейском общежитии, ни дня не поночевав в новой семье своего «беспутного» брата.

Работа захватила Семушку полностью и целиком, а в оборот их всех, деревенщину колхозную необученную, взяли с места в карьер – сначала, в первую голову, прям на вокзале, построили кое – как и спросили, кто умеет «ходить за лошадями» – и Семен, как это ни странно – один! – радостно шагнул вперед.

Лошадей Семен Иванович не только любил и уважал, – он понимал их, а главное, умел их лечить. В мать пошел, наверное.

Матушка его, урожденная Кирбитова, бабка Веры по отцовской линии – и тоже Пелагея, как и Верина мать, – была дочерью купчишки мелкого сельского, умела «зубы заговаривать» – нашептывала что-то – и у любого болящего из деревни снимала этим шептанием своим запросто – и на длительное время – зубную боль и маяту.

Отец у Семушки и у старшенького Степушки – не люб оказался тестю своему – купчишке скопидомному – ну никак.

Потому что: «Больно уж вольно дышать хотел!» – приговаривал старик.

Тестюшка потом как прозвал его, так и осталось с тех пор за зятем это семейное прозвище – «Иванушка-дурачок».

Был их папашка родный Ваня «офеней» – простым разносчиком товаров разных мелких – и ненужных, но для баб да для девок сельских привлекательных, ходил по деревням со своим лотком на шее, выставлял товар прямо у церквей или на базарных площадях.

Инда и в шею гоняли, особо от соборов богатых.

И на дорогах, размоченных дождем до масла – хорош был и мягок чернозем Тамбовщины! – грабили его не раз и слава Богу, что не вовсе убивали, а только били почем зря да товар с лотком отымали.

А Ванюша как оклемается – так все и посмеивается, дурачок.

Видать, мозги-то последние отшибло ему, а так что рот-то растягивать без толку?

Умный бы был – жил бы в городу, уж давно по делу своему торговому в выученики к какому-нибудь купцу богатому пошел, в ножки бы бухнулся за науку – за подсказку, как людей половчее обманывать да обсчитывать.

А как же?

Не обманешь – не продашь! Таков закон древний с изначалу века.

Брал Ваня у будущего своего тестя «мелкими кучками», да под залог, на продажу «вразнос», товар не шибко-то ходовой: гребенки, платки. Бисер рассыпной; яйца и ложки деревянные расписные; вручную девками зимними долгими вечерами на посиделках расшитые тем же бисером покупным кисеты – уже, однако, и с махорочкой в кулечке малом газетном внутрях.

Газетки-то обрывочки тоже можно было немедля, сразу в ход пускать – сворачивать из них «козью ножку», да и закуривать!

А чтобы прикурить-то самому – вот тут же тебе и кремень, и трут, аль кресало.

А хошь – и вовсе спичек «самовспыльных» коробок купи-тка – чиркнул раз об сухую подметку – «вона и зажглася!»

И дешево – и сердито, то бишь весело – все удобственные вещи сразу на лотке на шее у парня – перед прохожими! Только знай, налетай да раскошеливайся, народ!

А сам-то нет-нет, да и поглядывай, как смеркаться начнет – чтобы успеть до надежного дому, где точно не обворуют, да еще и накормят-напоят, иной раз и задарма – потому и любил Ваня ночевать по пути своему веселому у молодых солдаток или вдовиц – вот красота!

Потом приходил в дом «поставленника» своего – Кирбитова-купца, отдавал ему денежку с проданного, себе лишь на неделю веселой жизни – да на рубашонку новую приобресть – оставалось, тут же брал у того же Кирбитова ткани на рубаху, расплачивался, остаток «чистый» денежек – на гульбу – в малый кошелечек за пазуху прятал.

Шел в дом – отдавать материю девкам Кирбитова, большим рукодельницам да мастерицам, – рубаху шить.

Все дни три дочери у папаши в деле были, вышивали, шили, золотошвейничали, с их работы прекрасной и кисеты-то, и кошельки бисерные люди в очередь заказывали.

А другой раз и от батюшки сельского собора заказ поступит – хоругвь золотом расшитую точно по старинному, изветшавшему уже лику, подновить, облачение новое вышивкой да жемчугом мелким речным украсить…

Вот однажды вошел Ванька в светелку, где девушки на лавках под окнами как обычно с работами сидели, поздоровался.

Протянул уж было старой их няньке сверток с матерьялом, – договор у них с купцом такой был, что за «шитво» денег не платить! – и вдруг подняла на него глаза свои огромные, ясно-зеленые, младшенькая – Полюшка. И улыбнулась…

И когда только вырасти девушка успела – ведь зимой еще как пацанка малаявозле дома в снегу возилась, с собаками дворовыми с визгом играла …

И все – пропал Ванек!

В ходку свою новую по деревням ни у одной из баб приветных не посмел остановиться – а вдруг огласят?

Пришел к «купцу-грознОму отцу» на поклон – с просьбой отдать ему, офене честнОму Ивану Васильевичу, в жены Пелагеюшку Кирбитову.

Отец ответил ему таково:

– «Энтой осенью выдаю замуж сразу всех троих – погодки они, без матери росли, сам воспитал, как умел».

И добавил: