— Как прошел день? — спросила она, стараясь изо всех сил, чтобы ее голос звучал как обычно.

— Все было прекрасно, пока в офисе не появилась сама-знаешь-кто.

— Сама знаешь… — повторила Элен. — Ох, ну конечно. Очень даже знаю.

Бедная Саския. Патрик просто не желал называть ее по имени.

— Она вела себя еще безумнее, чем обычно. Плакала. Говорила что-то о детях.

— Дети, — снова повторила Элен.

Она буквально похолодела. Неужели Патрик уже узнал? Неужели он таким отвратительным образом хотел дать ей понять, что ему все известно?

— А что она говорила о детях? — спросила Элен.

Она намотала на пальцы извилистый провод бабушкиного телефонного аппарата. Телефон был зеленым, ему уже больше тридцати лет, и он имел древний наборный диск, который приходилось медленно поворачивать одним пальцем.

— Ох, и не знаю. Серьезно, я ее не слушал. Я ей сказал, что она должна обратиться к психиатру. Саския вручила мне очередное письмо и умоляла его прочесть.

— И ты прочитал?

— Конечно нет! Я их уже давным-давно перестал читать. В них всегда одна и та же ерунда. Ну ладно, послушай, не хочешь съездить в Сидней на выходные? Мне вдруг захотелось сесть на самолет и сбежать от этого холода, и тут же я получил электронное письмо о дешевых рейсах в Нузу. Я это воспринял как знак, что нам следует провести там длинный романтический уик-энд. После тех выходных мне бы было приятно остаться с тобой наедине еще на пару дней.

Элен мгновение-другое просто молчала. При мысли о такой поездке на нее навалилась мощная волна усталости. Ей ведь тогда придется укладывать сумку. Носить одну из тех широкополых шляп, которые носят женщины в дни романтического отдыха. Элен и не представляла, где в данный момент находятся ее солнечные очки. Она их уже много дней не видела. Потерянные очки вдруг показались неразрешимой проблемой.

— Ну, знаешь, коктейли возле бассейна, пляж, долгий сон, — продолжил Патрик. Он вдруг замялся, точно не был уверен, а потом сказал: — Или, может быть, если ты живешь прямо на пляже, тебе не кажется интересным отправиться в какую-то Нузу?

Элен взяла себя в руки. Ее любимый новый друг предлагает сбежать с ним на выходные. Ей следует прийти в восторг.

— Нет-нет, звучит просто замечательно. Как раз то, что нам обоим нужно.

В голосе Патрика зазвучало откровенное облегчение.

— Я уже спросил маму, сможет ли она взять к себе Джека на выходные, и она только обрадовалась. Ох, кстати, все мои родные просто влюбились в тебя. Брат заявил, что ты горячая штучка. А я ему сказал: руки прочь, малыш!

— Он так сказал?

Элен чувствовала себя польщенной. Саймон ведь так молод! Вот тебе, Джон!

Что бы подумали родные Патрика, если бы узнали, что Элен уже беременна? Она вспомнила распятие, висящее в их доме над телевизором. Патрик говорил, что его родные — старомодные католики. Можно, конечно, предположить, что в наши дни и в наш век они догадываются, что Элен и Патрик спят вместе, но едва ли им захочется, чтобы все это вышло наружу с такой скоростью. Не случится ли так, что мать Патрика вдруг назовет Элен распутной особой?

— Ты можешь взять выходной на следующий понедельник? — спросил Патрик.

— У меня назначено несколько встреч, но я наверняка смогу их перенести.

— Отлично. Я просто дождаться не могу конца недели. Я люблю тебя.

— И я тебя люблю.

Повесив трубку, Элен прямиком направилась к жареной картошке и выбросила ее.

Она должна все сказать Патрику в выходные. В этом есть смысл. Нейтральная территория; не ее дом и не его. Они будут лежать на какой-нибудь кровати королевских размеров, запутавшись в крахмальных гостиничных простынях, и никакие повседневные мелочи не будут их отвлекать. В результате они смогут прийти к четкому и красивому совместному решению.

— Патрик, любовь моя, — скажет она, натянув на грудь край белой простыни и заправив ее под мышки, как это делают в фильмах, а ее волосы будут сексуально растрепаны. — Я должна кое-что тебе сообщить…

Когда Элен, стряхнув жареную картошку с тарелки в мусорный контейнер, выпрямлялась, она заметила свои потерянные солнечные очки, которые лежали на холодильнике.

Да, все должно сложиться просто прекрасно.

* * *

После встречи с гипнотизершей я поехала прямиком на работу. Когда я входила в офис, то двигалась внимательно и медленно, потому что была разбита на миллион осколков и каждое, даже самое легкое движение заставляло меня разваливаться, как в каком-нибудь киношном спецэффекте.

— Ты выглядишь так, словно у тебя что-то болит, — сказал мой босс.

Он думает, что я посещаю физиотерапевта из-за проблем со спиной. Я нарочно выбрала именно такую причину, потому что у самого босса все последние годы постоянно болит спина и теперь все, что касается этой части тела, является для него самой интересной темой разговора.

Я ответила, что действительно болит, и мы поговорили о смещенных позвоночных дисках и вытягивании и еще о противовоспалительных препаратах, а уж потом босс вспомнил, что опаздывает на какую-то встречу.

После я принялась за работу. Ответила на электронные письма, на телефонные звонки, разобралась с входящими документами и написала первые пять страниц отчета.

Трудилась хорошо. Я всегда была решительной, и квалифицированной, и усердной. Меня весьма ценили в моем профессиональном мире. Я гадала, что бы подумали мои коллеги, если бы узнали, что весь обеденный перерыв я провела, рыдая в офисе моего бывшего возлюбленного. Гадала, что бы они подумали, если бы выяснили, что под отличным фасадом я разбита на мелкие куски.

Я отдала Патрику письмо, которое написала, сидя перед домом гипнотизерши. Оно было переполнено гневом и, пожалуй, не имело особого смысла.

Впрочем, я давно чувствовала: он не читает мои письма.

И гнев — это тоже немалая проблема. Ему просто некуда выплескиваться, потому что Патрик не желает меня видеть. Все это похоже на то, как если бы я колотилась головой об огромный равнодушный и безмолвный утес, снова и снова, пока не залилась бы кровью. Ничего из того, что я делаю, не изменит мнения Патрика обо мне. Ничего из того, что я делаю, не заставит его снова со мной встретиться.

А я, похоже, не в состоянии это принять.

Если бы он был мертв, как моя мать, то я бы это поняла. Тогда Патрик бы просто ушел, исчез, отсутствовал. Но он ведь все еще здесь. Он живет своей жизнью, словно это я умерла, как и его жена. Как будто имеет полное право двигаться дальше, заменить меня, сделать беременной какую-то другую женщину.

Если бы кто-нибудь просто подсказал мне, как справиться с болью, как погасить гнев, я бы так и поступила.

Это странно. Иной раз, когда я сижу в кабинете гипнотизерши и сквозь стеклянные стены сочится танцующий свет, мне хочется попросить ее: «Элен, пожалуйста, помоги мне».