– Андрей Петрович, – довольно сухо вмешался поборник особого пути Российской империи, – мне кажется, я уловил вашу мысль. Вы…

– Дорогой мой! – перебил его граф. – Дорогой друг, я старый ретроград и думаю, что заслужил право говорить то, что хочу. Нет в истории особого пути! И прежде чем гордиться своей непохожестью на других, стоит как следует подумать о том, в чем эта непохожесть выражается. Может быть, в том, что у нас богатая страна, чьи жители уверены в своем завтрашнем дне? Или в том, что наша армия – самая сильная в мире и нам нет нужды считаться ни с чьими интересами, кроме наших? А может быть, в том, что наши литература и искусство задают тон в Европе? Но ведь ничего этого нет! Так в чем же наша непохожесть, а, господа? Уж не в том ли, что если мы толкнем кого-нибудь на улице, то даже не подумаем извиниться? Или же в том, что мы испокон веков думаем одно, говорим другое, делаем третье, и всё, заметьте, совершенно искренне? А может быть, наша отличительная черта в том, что у нас всюду лихоимство, самое неприкрытое воровство и, главное, святая уверенность, что так и должно быть, потому что Россия большая и ее богатств на всех хватит? Чем еще мы можем похвастаться, господа? Тем, что жизнь человека, его человеческое достоинство у нас не стоит ничего? Тем, что наши люди никому и ничему не верят, что у нас нет ни общественного мнения, ни личностей, способных его разбудить, а только более или менее продажные писаки? Что законы у нас издаются, но не выполняются, и это совершенно никого не волнует? – Строганов повернулся к другому спорщику, который утверждал, что путь России должен лежать строго на Запад. – И вы хотите с таким вот багажом прибыть в Европу, где законы уважаются, где человеческая жизнь считается величайшей ценностью, где хаос, проистекающий из всеобщего равнодушия и наплевательства, не подменяет собой порядок? Вы просто смешны, милостивый государь!

– А вам, получается, прямой путь в Азию! – перешел в атаку побагровевший западник.

– Нет, нет, – усмехнулся граф. – Похоже, господа, вы еще не поняли. Мы застряли между Азией и Европой, но мы не Европа и не Азия. Может быть, намерения у нас вполне европейские, но беда в том, что мы можем осуществить их только по-азиатски. Вот в чем и дело! Потому что мы – настоящий Вавилон. Мы обречены вечно строить Вавилонскую башню и вечно доказывать, и историей своей, и свершениями, и климатом, в котором ни один другой народ не смог бы выжить, что невозможное возможно. И наш путь – он не особый вовсе, а вавилонский. Мы скорее займемся выращиванием дынь на морозе, чем станем сажать картошку, а когда мы положим всю жизнь и вырастим-таки дыню, которая нам так была нужна, то даже не станем ее есть. И так, господа, у нас абсолютно везде и во всем! Нам проще выиграть тяжелейшую войну, имея в подчинении голодных и разутых солдат, чем самое легкое сражение, когда у нас все под рукой. Всегда и во всем мы мыслим по-вавилонски, а не по-человечески. Подавай нам грандиозные свершения вроде тех же самых башен и дынь, а о том, чтобы заставить служанку подмести переднюю, мы даже не подумаем – ведь это так низко, так обыкновенно! Куда уж нам опускаться до…

Александр перестал слушать. В сущности, сегодня он пришел к Гагариным вовсе не для того, чтобы выслушивать витийства крестного, а для того, чтобы увидеть невесту. Однако Бетти все еще дулась на него за вчерашнее и, казалось, не склонна была менять гнев на милость. Девушка едва перемолвилась с ним парой слов с тех пор, как он пришел в особняк Гагариных, и Корф уже не знал, что ему сделать, чтобы заслужить ее прощение.

Серж Мещерский с сочувствием покосился на него:

– Бетти сегодня такая странная. Может быть, мне стоит с ней поговорить?

Но Александр отказался. Ему не хотелось, чтобы кто-то третий, пусть даже из самых лучших побуждений, занимался делом, которое касалось только его и невесты.

– Где ты вчера был? – спросил Никита. – Я искал тебя, хотел поздравить.

– С чем? – равнодушно спросил Александр.

– С отпуском. И наградой.

Вернувшись вчера к себе на квартиру, Александр узнал, что высочайшим повелением ему предоставлен внеочередной отпуск – для поправки здоровья, как было указано в бумагах. Кроме того, он получил весьма значительную сумму денег, на которую мог купить не то что квартиру, а и целый дом на Невском. Однако Александр был скромен и решил, что потратит деньги на свадьбу, чтобы Бетти была счастлива. Он знал, что его невеста честолюбива и особенно ценит, когда у нее все гораздо лучше, чем у остальных.

– Правда, где ты был? – повторил Серж.

Но Александр не испытывал ни малейшего желания рассказывать приятелю о странной девушке с американским револьвером в сумочке, которая возила его по всему городу, от военного госпиталя до рабочей окраины, а потому ответил уклончиво:

– Так, гулял.

– Между прочим, я тоже гулял, – проговорил возле него голос, звенящий от скрытого напряжения.

Александр повернулся и увидел Антона Потоцкого. (Как потом рассказывал Серж, Антон был прямо-таки зеленый от ревности.)

– Какое совпадение, – холодно уронил Александр. Предчувствие говорило ему, что упоминанием об одной только прогулки Потоцкий явно не ограничится, и оно его не обмануло.

– A propos[25], что за девица была с тобой в экипаже? – перешел в атаку Антон.

Однако барон Корф слишком хорошо владел собой, чтобы его можно было пронять подобными замечаниями.

– Какая еще девица?

– Которую ты высадил на Невском, – мстительно напомнил Антон. – Уже забыл, Корф?

Сквозь толпу гостей к ним спешила встревоженная Мари Потоцкая.

– Ах, это, – усмехнулся Александр. Болезненная ревность соперника и забавляла его, и самую малость раздражала. – Это была та самая девушка, которая помогала доктору Боткину вытаскивать из меня осколки бомбы. Я предложил ее подвезти.

Как говорил в свое время генерал Тамарин, «если уж тебя приперли к стенке, говори правду… но необязательно всю». Александру не было известно изречение строптивого генерала, однако будем считать, что он пришел к тем же выводам.

– Судя по реакции Антуана, девица была хорошенькая, – посмеиваясь, предположил Никита.

Мари была уже возле них.

– Антуан, ну что такое? – с упреком сказала она брату. – И добавила по-польски: – Барон Корф едва не погиб. Может быть, ты оставишь его в покое?

Александр поймал безразличный взгляд Бетти, которая у камина беседовала с какой-то старухой в бриллиантах. На личике невесты застыло такое выражение, словно она всю жизнь готовилась именно к этому разговору, важнее которого не было ничего на свете, и молодой человек, рассердившись неожиданно, спросил у Мари:

– Вы танцуете, графиня?

Та порозовела и посмотрела на него, словно не веря своим ушам. Прежде он никогда даже не заговаривал с ней о танцах.

– Да, я… Конечно же!