Иными словами, весь мир есть часть космического Порядка и каждый человек, хоть в малейшей степени нарушающий свою дхарму, нарушает этот порядок, отрицательно воздействует на духовное состояние мира (учитываются при этом и поступки, и мотивы, и мысли, и желания) – так, попавшие в мотор песчинки, не просто сбивают или замедляют работу двигателя, но могут даже стать причиной катастрофы.

Отсюда такое внимание к мелочам – стоит неправильно или нечетко произнести хотя бы один слог в священной мантре, и порядок уже нарушен, обряд из благоприятного превращается в свою противоположность; стоит забыть вымыть утром хотя бы одну тарелку, и в доме воцаряется нечистота, особого рода нечистота, ритуальная, а не физическая, и все ваши утренние обряды оказываются бесполезными.

В силу своей природы, люди-песчинки, конечно, частенько нарушают дхарму, и настает момент, когда для восстановления ее нужно вмешательство богов. Но и боги управляются дхармой.

Заговорив о богах, мы, казалось бы, должны от социального и философского компонентов индуизма возвратиться к компоненту религиозному, но повременим пока и еще раз коснемся отличий индуизма от знакомых и близких нам религиозных систем.

Многие индийские исследователи, вслед за Вивеканандой, первейшее отличие видят в отсутствии хотя бы и легендарного основателя религии – в расчет не принимаются мифические семь мудрецов или комичный слоноголовый Ганеша, написавший под диктовку Вьясы многотомную Махабхарату. Нарочитая расплывчатость начала не так уж важна сама по себе, но вместе с нежесткой структурированностью канона (даже Веды не всегда и не всеми признавались как непогрешимое писание) это позволяет весьма гибко решать проблему традиционного авторитета. Отсутствие церкви как иерархической структуры, чья сегодняшняя деятельность определяется и «багажом» прошлого, и внутренними законами организации, ее принятыми когда-то решениями, ее догмами, ее неминуемым постепенным окостенением (то есть законами возникновения, становления и стагнации общественного организма – не обязательно, кстати, религиозного), отсутствие строго определенной вертикали священнослужителей, отсутствие, наконец, главы, примаса, патриарха, – все это отнюдь не свидетельствует о слабости или неразвитости индуизма. Растворенный в обществе, не имеющий своего четко очерченного домена, не претендующий на мишуру политической власти, но тысячелетиями сохраняющий, несмотря на все превратности, полный духовный контроль над каждым деянием, над каждым порывом желаний и полетом мысли своих адептов, индуизм представляет собой чрезвычайно гибкую, самовоспроизводящуюся систему, открытую любого рода инновациям, в том числе и результатам развития научных знаний. Даже генетика, казалось бы, наносящая смертельный удар теории переселения душ, давно уже переосмыслена и разъяснена в ведантистском духе образованными монахами Индии. Никакие открытия точных наук, никакие обещания наук гуманитарных, никакие археологические раскопки не повергают интеллектуальную элиту индуизма в панику, не заставляют их ни пересматривать устоявшиеся догмы, ни тем более сжигать еретиков и каяться в этом спустя пять столетий. Даже атеизм как мировоззрение оказывается вполне приемлемым для верующего индуса. Западные же физики давно уже внимательно изучают написанные на пальмовых листьях древнеиндийские трактаты о Космосе, о времени, о множественности миров – и так ли уж случайно, что в момент первого экспериментального взрыва атомной бомбы один из ее создателей, едва ли сознавая, что он делает, произнес наизусть бессмертные строки Бхагавадгиты?

Однако нельзя умолчать о том, что легко и уверенно ассимилируя чужое хорошее и чужое правильное, индуизм с огромным трудом расстается со своим нехорошим, своим отжившим, с установлениями глухого средневековья и древности, унизительными, страшными обычаями, проклинавшимися в течение веков (а иногда и тысячелетий) лучшими умами Индии. «Здесь то, что прошло, никуда не исчезло, здесь то, что придет, не уйдет никуда…» – так отметил эту особенность Индии наблюдательный Роберт Рождественский. Давно перевалившая в численности своей за 100 000 000 армия неприкасаемых, низведенных индусским обществом до животного уровня, – живое (вернее, полуживое) свидетельство того, что что-то основательно подгнило в космическом царстве дхармы. Кровавые погромы и разрушения мечетей – доказательство того, что индуизм, прославленный своей толерантностью, в политической сфере открыт отнюдь не только позитивным инновациям. Впрочем, нам ли морализировать по поводу чужой нетерпимости или экстремизма?

Возвращаясь к вопросу о своеобразии индуизма, о его принципиальной несхожести с другими мировыми религиозными системами, хочу указать на одну его черту, никак не укладывающуюся в наши привычные религиоведческие характеристики. С детства усвоили мы, что для религии обязательна вера в сверхъестественное. И еще, несмотря на то, что российская индологическая школа в свое время безусловно первенствовала в мире, ее наблюдения и выводы никак не поколебали уверенности нашего научно-религиоведческого сообщества в том, что центральной и обязательной для каждой религии является идея бога.

И вновь индуизм преподносит нам сюрприз, хотя и не в столь отточенно-четкой форме как буддизм или, скажем, конфуцианство (а мы все так и не можем признаться себе, что христианство и ислам представляют не главную магистраль, а лишь вариации религиозного опыта человечества). Спору нет, недостатка в сверхъестественном в индуизме нет – тут и постоянное вмешательство «потусторонних» сил, и проказы, и бесчинства бесчисленных духов, и нарушения законов Природы, и просто гиперболические свершения богов и подвижников: то кто-то из них, разгневавшись, выпьет океан, то кому-то поотрывают десять тысяч рук, не говоря уж о таких пустяках, как левитация, сжигание бога (!) огнем третьего глаза или питье крови из своей собственной обезглавленной шеи. Но если все эти сверхъестественные мифы, силы и поступки мы осмелимся отнести к религиозному сознанию, то почему бы не рассматривать тогда как религиозный текст, скажем, сказку о Колобке? Сверхъестественный элемент не является в индуизме системообразующим фактором, он развлекает как хорошая сказка, он дает выход воображению как литературный миф, он учит как басня – но он может быть проигнорирован адептом и, более того, он может быть тотально изъят из системы – и ничто в индуизме абсолютно не изменится. Разве только занимательности и наглядности поубавится.

Несколько сложнее, но в принципе так же обстоит дело с идеей Бога. С одной стороны, казалось бы, в индуизме представлены все мыслимые формы богопочитания – и как отца, и как матери, и как Хозяина, и даже как маленького Ребенка или Любовника. Бог открывается индусу в книге и в знаке, в творениях Природы и рук человеческих; жена обязана видеть Бога в собственном муже, Бог в звуке, в дыхании, в молчании. Бог имеет миллионы имен и эпитетов и т. д. и т. п. Но все это – Театр для неразвитого еще сознания, гигантский Театр, где боги – актеры, только все они в конечном счете играют одну и ту же роль. И если бы вдруг индуизм по какому-то волшебству отказался от всех своих богов и богинь и сопутствующих им персонажей – с индуизмом как системой, с индуизмом как с мировосприятием никаких существенных, а тем более сущностных изменений не произошло бы. Просто он стал бы менее ярким, менее доступным, очень элитарным.