— Это смотря в какой школе, — смеясь, ответил Глеб. Переступив порог, он обменялся с хозяином крепким рукопожатием. — Кому, как не тебе, об этом знать!

— Да, — признал хозяин, — это я дал маху. Этому тебя таки учили. Но, надеюсь, невменяемый бомбист — просто прикрытие?

— Сценический образ, — кивнул Глеб. — И притом не слишком удачный. Зрители пытались забросать его тухлыми яйцами, пришлось принять ответные меры.

— Ясно, — вздохнул хозяин. — Ну, проходи, артист погорелого театра. Ты в бегах, что ли?

— Да боже сохрани! — воскликнул Сиверов, вслед за ним проходя через заставленную книжными полками прихожую в комнату, где хозяин обычно принимал гостей.

Здесь тоже все было уставлено книгами, которых со времени последнего визита Глеба, казалось, заметно прибавилось. Богатейшая библиотека бывшего инструктора учебного центра спецназа ГРУ Иллариона Забродова содержала в себе множество ценных раритетов, иные из которых существовали в единственном экземпляре, и была притчей во языцех. Военные, особенно спецназ, в большинстве своем народ простой, без лишних тараканов в голове, и странное увлечение образцового во всех прочих отношениях офицера Забродова чаще всего воспринималось ими как некий легкий изъян, вроде бородавки на носу, служащий поводом для дружеских подначек — как правило, безобидных, поскольку обижать Забродова мало кто отваживался.

В незапамятные времена Глебу довелось пройти переподготовку под чутким руководством инструктора Забродова. Они подружились, потом надолго потеряли друг друга из вида; позже случилось так, что Иллариону пришлось убить Глеба, чтобы не быть убитым самому, а еще позже все тот же Илларион буквально вытащил его с того света. Но все это осталось в прошлом; взаимные долги были давным-давно оплачены, счета закрыты, и теперь Глеб изредка, не чаще двух раз в год, наведывался в загроможденную книгами и антикварными безделушками квартирку на Малой Грузинской, чтобы немного отвести душу, болтая с приятным собеседником, от которого ничего не надо скрывать.

— Значит, на ночлег проситься не станешь, — констатировал Илларион, что-то такое делая на кухне. — И то хлеб. Водку будешь?

— Водку в такую жару? Не откажусь! — ответил Глеб цитатой из старого анекдота.

— Губа у тебя не дура, — проворчал из кухни Забродов, хлопая дверцами и звеня стеклом. — Ты всегда умел жить со вкусом, счастливчик!

Глеб усмехнулся. Если кто-то из них двоих действительно умел жить со вкусом, так это сам Илларион. Многих, особенно начальство, это раздражало, поскольку инструктор спецназа ГРУ Забродов не только обладал явно излишней для служивого человека внутренней свободой, но и не считал необходимым ее скрывать. Его можно было обнаружить посреди полевого лагеря в районе активных боевых действий лежащим, задрав ноги на ветровое стекло своего «лендровера», на переднем пассажирском сидении и преспокойно почитывающим сочинения Фомы Аквинского или мемуары какого-нибудь битого немецкого маршала. Однажды проверяющий из штаба армии поймал его в описанной позиции за чтением «Майн кампф» незабвенного фюрера. Проверяющий был дурак, и притом въедливый; скандал получился грандиозный, такого масштаба, что Забродову пришлось оседлать «лендровер» и уйти от греха подальше в глубокий автономный рейд, результатом которого стало окружение и почти поголовное истребление крупной группировки душманов в горах Северного Афганистана. Он читал Коран в оригинале и в богословском споре мог загнать в угол (и неоднократно загонял) даже очень просвещенного и уважаемого муллу, не говоря уже о пропыленных насквозь, горластых полевых командирах на всем громадном пространстве от Кабула до Грозного. Он действительно жил со вкусом, проживая каждую минуту, как последнюю, и в этом не было ничего удивительного: в конце концов, каждая минута его жизни действительно могла стать последней и потому ценилась на вес золота.

Глеб подумал, что дело тут даже не в профессии, а в складе ума. Все мы, что называется, ходим под богом, никто из нас ни от чего не застрахован, но одни понимают это и ведут себя соответственно, используя отпущенное время на полную катушку, а другие живут так, словно впереди у них вечность, полная возможностей сколько угодно раз переписать жизнь набело.

— Ты где застрял? — позвал с кухни Илларион. — Иди сюда, у меня прислуги нет, чтобы взад-вперед с подносами бегать, потчевать твое благородие… Или ты уже не благородие?

— Благородие, благородие, — успокоил его Глеб. Он двинулся в сторону кухни, по дороге коснувшись ладонью укрепленного на стене толстого липового спила с торчащими в нем метательными ножами и привычно преодолев искушение сделать пару-тройку бросков. — Да еще какое! Если верить тому, что написано в моем новом служебном удостоверении, я уже догнал тебя в звании.

— Да ну! — восхитился полковник Забродов, сноровисто заканчивая по-военному простую и аскетичную сервировку стола. — Так ты у нас, надо думать, скоро в генералы выбьешься!

— Сомневаюсь, — скептически произнес Сиверов. — Таким, как мы с тобой, большие звезды не светят.

— Да, — без видимого сожаления кивнул Илларион, — для полевого агента полковник — это потолок, за которым либо пенсия, либо смерть.

— Честно говоря, не вижу разницы, — признался Глеб, боком присаживаясь на втиснутый между стеной, окошком и столом табурет. Ему больше нравился противоположный угол, у плиты, но это было место хозяина, откуда тот мог, не вставая, достать и поставить на стол все, что было необходимо в тот или иной момент застолья.

— А между тем, она существует, — заметил Забродов, извлекая из морозилки покрытую седым инеем бутылку. — Разница есть, и очень большая. Поверь моему опыту, на пенсии можно жить, и притом неплохо. Я бы сказал, активно.

«Даже очень активно», — подумал Глеб, вспомнив некоторые истории, повествующие о том, как военный пенсионер Забродов коротает свой оплаченный государством досуг.

Илларион с треском свернул бутылке голову и налил по первой. Водка тянулась, как прозрачный авиационный клей, рюмки мгновенно запотели.

— За встречу! — на правах хозяина предложил он первый тост.

— За встречу, — согласился Глеб.

Они чокнулись и выпили. Водка жидкой ледышкой скользнула по пищеводу и приятным теплом разлилась в желудке.

— Хорошо! — прокомментировал это событие Илларион. — И ведь как мало человеку надо для счастья! Пузырек с божьей слезой — холодненький, со льда, легкая закусь, приятный собутыльник, и все — он, можно сказать, в раю! А в мире-то что творится! Климат взбесился, вулканы извергаются… Исламский терроризм, опять же, разгулялся, да так, что никакого спасу нет…

Он говорил тоном классического обывателя, за неимением других тем затевающего за столом разговор о международной политике, но Глеб был последним человеком, которого это тон мог обмануть.

— И опять они, черти бородатые, в первопрестольной безобразничают, — продолжал Илларион, так аппетитно хрустя ломтиком болгарского перца, что у Глеба потекли слюнки. — То метро, то эта телестудия…