Я вопросительно приподняла брови, но Лили так и не закончила фразы.

Душевный подъем, вызванный встречей с Феликсом Мордаунтом, сменился нервическим беспокойством, какого я никогда прежде не испытывала. Я ни за что не могла взяться, даже музицировать не могла и раз десять, наверное, спустилась и поднялась по лестнице, ясно чувствуя, что не выдержу больше ни дня заточения, не говоря уже о шести месяцах. Я легла рано, надеясь проспать до самого утра, но уже через несколько минут опять мерила шагами комнату, обуреваемая противоречивыми мыслями. А вдруг он искушенный соблазнитель, находящий развлечение в охоте на молодых глупых женщин вроде меня? Я представляла, как он похваляется своей последней победой или даже насмехается надо мной, возвратившись на прием к миссис Трейл; я рисовала в воображении все подробности своего унижения, и жаркая краска стыда заливала лицо. Отец непременно все узнает, и меня посадят под замок навсегда, как я и заслуживаю.

Но потом передо мной, раздавленной унижением, вновь возникал образ Феликса (не сочти за развязную фамильярность, скоро ты поймешь, почему я называю его просто по имени) — образ Феликса во всей красоте и жизнерадостной искренности, и тогда сомнения мои уносились прочь, словно подхваченные ветром клочки бумаги, и я могла думать лишь о том, что непременно должна снова увидеться с ним, чего бы мне это ни стоило.

Так я провела одну из самых длинных ночей в моей жизни, одолеваемая то ужасом, то страстным желанием. Мой матрас, казалось, состоял из сплошных бугров; меня бросало в жар, и я скидывала с себя все покрывала, а потом вдруг начинало трясти от холода. Несколько раз я вставала и подходила к окну, чтобы проверить, не стоит ли под домом Феликс, — я сознавала всю дикость такого предположения, но ничего не могла с собой поделать. Наконец я забылась беспокойным сном, а когда проснулась от стука Лили в дверь и увидела солнечные лучи, свободно льющиеся в комнату, я в слепой панике выскочила из постели, решив в первый момент, что проспала все утро.

Потом, разумеется, я долго не могла выбрать, какое платье надеть… но не стану подробно описывать муки нерешительности, которые я не только претерпела сама, но и заставила претерпеть бедную Лили. Достаточно сказать, что я сумела незаметно выскользнуть из дома и, слегка запыхавшаяся, с опозданием добралась до ботанического сада, где меня ждал Феликс, и что при одном взгляде на него все мои страхи рассеялись.

Весь вчерашний день и бóльшую часть сегодняшнего мы провели в парке за бесконечными разговорами. Мы нашли скамью в уединенном уголке, поодаль от людных аллей, и подкреплялись чаем и жареными каштанами из кофейной палатки; погода стояла солнечная и теплая, и за все время я не увидела никого знакомого. В глубине души я понимала, что мне следует бояться — смертельно бояться — разоблачения, но в обществе Феликса я становлюсь поистине бесстрашной. Рядом с ним я чувствую себя как после первого бокала шампанского, когда шипучие пузырьки играют в крови, но голова остается совершенно ясной.

Ты наверняка уже догадываешься (только не пугайся, умоляю), что он сделал мне предложение и я дала согласие. Ну вот я сказала это! Ты встревожишься за меня, разумеется, но подумай сама: мы с ним провели наедине двенадцать часов подряд, а многим ли парам до помолвки представляется такая возможность? Ты скажешь, что не уверена в моем избраннике, а я отвечу одно: ты сразу все поймешь, когда увидишь нас вместе. В первый же момент знакомства — и Феликс тоже это почувствовал — между нами возникла такая духовная близость, как будто мы всю жизнь знали друг друга. Я еще никогда прежде не встречала мужчины с таким живым и открытым лицом — на нем явственно отражается вся игра летучих эмоций; и я полностью уверена, что мой Феликс не способен на обман или притворство. Ко всему прочему он умеет слушать, тогда как большинство мужчин не в состоянии внимательно выслушать более одной фразы из уст женщины… но я опять теряю власть над своим пером.

Главное и единственное препятствие, конечно же, мой отец. У Феликса будет около шестисот фунтов дохода в год после продажи поместья и раздела вырученных денег между всеми тремя братьями. Он происходит из древнего корнуоллского рода, его семья владела поместьем на протяжении многих поколений, но там есть сложность, о которой я поведаю ниже. А ты прекрасно знаешь, сколь глубоко мой отец презирает мелкое дворянство, особенно тех его представителей, которые, как Феликс, не имеют постоянного занятия: он хочет выдать меня замуж за какого-нибудь алчного дельца вроде отвратительного мистера Ингрэма. Феликс утверждает, что денег у него достаточно и вопрос приданого его нимало не волнует, но он беспокоится, как бы меня не лишили наследства. Он исполнен решимости поступить честно и нанести визит моему отцу, но я его убедила (во всяком случае, постаралась убедить), что от этого станет только хуже. Одного моего признания, что я явилась на прием к миссис Трейл без должного сопровождения и познакомилась там с молодым джентльменом, будет достаточно, чтобы меня посадили под замок.

Следует заметить, отсутствие у Феликса постоянного занятия объясняется отнюдь не леностью: просто он убежден, что его призвание лежит вне любой сферы профессиональной деятельности. При встрече с ним ты сама увидишь, что он совершенно не годится ни в военные, ни в юристы, и, хотя я уверена, что из него вышел бы очень красноречивый проповедник, он говорит, что по совести не может принять духовный сан, поскольку многое в христианском учении вызывает у него сомнения и даже отвращение. Феликс, как я уже упоминала, любит музыку — какое будет счастье играть с ним дуэтом! — и он написал великое множество стихов. Впервые познакомившись с поэзией Байрона, он остался под сильнейшим впечатлением от нее и одно время даже считал, что «Чайльд Гарольд» сочинен нарочно для него (хотя сейчас он больше любит «Дон Жуана», которого мне всегда запрещали брать в руки, а мы с ним собираемся читать вместе). В последующие годы Феликс стремился во всем походить на лорда Байрона: купил черный плащ и бродил по болотам, стараясь выглядеть трагическим героем с печатью скорби на челе.

Хотя нрав он имеет от природы веселый, в жизни у него немало причин для печали. В роду Мордаунтов… опять прошу, только не пугайся: все твои опасения рассеются через пять минут общения с Феликсом… так вот, в роду Мордаунтов есть наследственное предрасположение к меланхолии и даже безумию, особенно по мужской линии. Мать Феликса умерла, когда ему было десять, — по всему вероятию, она не выдержала тягот жизни с его отцом, не терпевшим ни малейшего противоречия своей воле. В лучшие дни отец страдал резкими перепадами настроения, а во время приступов становился натуральным зверем. Своего старшего сына Эдмунда он лишил наследства за попытку признать его душевнобольным, а среднего, Хораса, за женитьбу без его согласия — вот почему Феликс твердо намерен поделиться с братьями. Он говорит, что отец лишил бы наследства и его тоже, если бы не скончался от приступа, и тогда все поместье перешло бы к какому-то дальнему родственнику, проживающему в Шотландии. Бедный Хорас в настоящее время помещен в психиатрическую лечебницу в связи с нервным расстройством — это тем более огорчительно, что у него есть маленький сын.

Даже Феликс, добрейший и мягчайший человек, подвержен жестоким приступам меланхолии. Началась болезнь совершенно неожиданно, осенью на второй год учебы в Оксфордском университете. Однажды вечером он лег спать в полном здравии, а наутро проснулся охваченный диким ужасом; по словам Феликса, он чувствовал себя так, словно совершил преступление, караемое смертной казнью. Временами его мысли лихорадочно метались, рисуя картины одна другой страшнее, внушающие мучительную тревогу, а потом вдруг замедлялись, густели, застывали — тогда думать становилось тяжело, все равно как брести, увязая в зыбучем песке, и он погружался в апатию столь глубокую, что не находил сил даже подняться с постели. Весь мир виделся ему в мрачном черном цвете, и беспросветное это уныние было хуже любой боли, поскольку безраздельно владело душой, убивая в ней всякую радость и надежду.