Невзирая на свой старомодный витиеватый слог, мистер Ловелл — Генри Ловелл — производит впечатление совсем еще молодого человека. Он приносит мне «самые смиренные извинения», что совершенно не в духе убеленных сединами юристов. Читая между строк, я пришла к заключению, что мистер Везерелл неожиданно явился в контору, узнал об оплошности мистера Ловелла и крепко его отругал. Но что это может значить? Я тотчас же написала ответ, в котором сообщала, что хотела бы оставить письма у себя, если это не возбраняется законом, и просила объяснить, что мне нужно сделать, дабы получить в свое распоряжение остальные бумаги. Все письма Розины я на всякий случай скопировала на последние страницы этого дневника.

Четверг, 5 октября

Ответ мистера Ловелла на мое письмо совсем уже странный. «К глубочайшему моему сожалению, распоряжения вашей покойной матери прямо и недвусмысленно запрещают нам разглашать условие, на котором упомянутый пакет может быть вам переслан. Равным образом нам запрещено сообщать какие-либо сведения касательно содержимого пакета, а посему я не имею возможности ответить на вопросы, заданные вами в вашем предыдущем письме от второго числа сего месяца». Далее мистер Ловелл пишет, что, поскольку я уже прочитала письма, я могу оставить их у себя, коли желаю, и выражает искреннее сожаление, что не может продолжать со мной переписку по данному предмету.

Это не имеет никакого смысла — разве только упомянутое условие состоит в том, что я могу получить на руки бумаги лишь по достижении, к примеру, двадцати пяти лет. Но в таком случае почему бы так и не сказать? Или матушка не хотела, чтобы бумаги попали ко мне, пока (или если) я не выйду замуж? Поскольку в них содержится нечто непристойное или скандальное? Но что это может быть и почему она не сочла нужным вообще скрыть это от меня? И откуда мистер Ловелл узнает, выполнила я условие или нет, если мне нельзя затрагивать эту тему в переписке с ним?

В основе тайны, я уверена, лежит судьба Розины. Матушка явно любила ее, и я наверняка тоже полюбила бы, когда бы могла с ней встретиться… но вдруг она еще жива?

Ладно, если юристы отказываются мне помочь, я должна изыскать другой способ. Но какой? Просмотрев сегодня в лавке дядины адресные книги, я нашла несколько дюжин Вентвортов в одном только Лондоне, но ни единого Мордаунта. А что, если поместить сообщение в колонке частных объявлений «Таймс»? Мама и Розина были кузинами, значит, я прихожусь ей двоюродной племянницей, а родилась Розина в 1839 году… Можно написать так: «Родственница разыскивает Розину Вентворт (1839 г. р.), последнее известное место проживания — Портленд-плейс (1859–1860 гг.). Просьба всем располагающим какими-либо сведениями о ней писать мисс Феррарс в книжную лавку мистера Редфорда, Гришем-Ярд, Блумсбери». Дяде Джозайе говорить про объявление не обязательно, если только оно случайно не попадется ему на глаза.

Но вдруг отец Розины все еще жив? Не подвергну ли я таким образом ее опасности — да и себя тоже, коли на то пошло. Конечно нет: сейчас он уже глубокий старик, и худшее, что может сделать, — это явиться в лавку и устроить скандал (хотя это будет весьма неприятно). А если Розине удавалось скрываться от него все эти годы… нет, лучшего способа не придумать. Завтра же отправлюсь на Флит-стрит и размещу объявление в газете.

Понедельник, 9 октября

Никаких откликов на объявление. Глупо было надеяться, что кто-то отзовется. Сегодня я нашла потрепанную адресную книгу Лондона за 1862 год и внимательно просмотрела список проживавших на Портленд-плейс. Однако никаких Вентвортов там не значится. Не нашла я и никаких Мордаунтов в справочнике «Представители английской знати». Что мне делать?

Среда, 11 октября

Мои молитвы услышаны! Вчера во второй половине дня я осталась в лавке одна, и всего через четверть часа после ухода дяди в дверях появилась прекрасно одетая молодая дама. Она была в переливчатом синем платье с кремовой отделкой и шляпке в тон; сочные цвета волшебно мерцали в полумраке. Я сидела за конторкой и глазела на нее, наверное, секунд десять, прежде чем она меня заметила. Моего роста и телосложения, с такими же, как у меня, каштановыми волосами, женщина эта показалась мне смутно знакомой, хотя я точно знала, что никогда прежде ее не видела. Когда наши взгляды встретились, мне почудилось, будто по лицу ее скользнула тень узнавания, уже в следующий миг сменившаяся неуверенной улыбкой.

— Прошу прощения, — промолвила она. — Надеюсь, я вам не помешала, но не вы ли будете мисс Феррарс? — Говорила она тихим взволнованным голосом с едва заметным иностранным акцентом.

— Да, я мисс Феррарс. Не угодно ли войти?

С бьющимся сердцем я встала, чтобы поприветствовать гостью. Что-то в разрезе и посадке ее ясных карих глаз усилило во мне чувство, будто я где-то видела ее раньше. Затянутая в перчатку рука слабо дрогнула в моей — такая легкая, едва уловимая вибрация, словно между нами прошел электрический разряд.

— Меня зовут Люсия Эрден… — Фамилию «Эрден» девушка произнесла на французский манер. — И я здесь по поводу вашего объявления… только пришла я в надежде, что вы поможете мне. Видите ли, имя Розина Вентворт мне знакомо — я слышала его однажды в детстве, — но я понятия не имею, кто она такая, а равно не знаю, почему сердце настойчиво велело мне воспользоваться возможностью разузнать о ней, когда я прочитала ваше объявление.

— Это очень странно… прошу вас, присаживайтесь; здесь темно, к сожалению, но я должна оставаться в лавке до возвращения моего дяди… так вот, это очень странно, поскольку ровно то же самое я могу сказать о себе. Но сначала, мисс Эрден, не изволите ли рассказать мне, при каких обстоятельствах вы слышали о Розине Вентворт и почему она вас интересует.

— Да, разумеется. Дело в том, мисс Феррарс, что я единственный ребенок в семье, всю жизнь прожила в Европе и в Англию приехала впервые. Мой отец Жюль Эрден был француз и много старше моей матери — он умер, когда я была еще ребенком, — но моя мать выросла в Англии. Я потеряла ее всего год назад.

— Искренне вам соболезную.

— Как ни странно, — продолжала мисс Эрден, — я совершенно ничего не знаю о своих родственниках по одной и другой линии. Матушка решительно не желала говорить о своем прошлом; складывалось впечатление, будто ее жизнь началась в день моего появления на свет. Она всегда повторяла лишь одно: мол, в Англии она была так несчастлива, что не вернется туда ни за какие блага и вообще хочет все забыть. Как я ни упрашивала ее, как ни умоляла — все без толку. Матушка была образованна и много читала, в основном английских авторов; оставаясь наедине, мы с ней говорили только по-английски. Думаю, она происходила из богатой семьи — возможно, очень богатой, — но мы жили на скромный доход, оставленный отцом. В пересчете на английские деньги это составило бы не более двухсот фунтов в год, но на континенте жизнь гораздо дешевле. Собственного дома у нас не было, мы часто переезжали с места на место — я жила в Риме, во Флоренции, в Париже, Мадриде…

— Ах, как чудесно!

— Вы не говорили бы так, если бы провели всю жизнь в пансионах и меблированных комнатах, постоянно упаковывая и распаковывая чемоданы, постоянно расставаясь с людьми, к которым едва начали привязываться. Когда повидаешь столько великих памятников архитектуры, сколько повидала я на своем недолгом веку, начинает казаться, что все они на одно лицо. Будь у меня сестра, мы бы с ней находили утешение в обществе друг друга… но вы спрашивали про Розину Вентворт… Так вот, когда мне было лет семь, матушке нанес визит один человек. Даже не помню точно, где происходило дело, но думаю, что в Руане. Мы жили в коттедже, и там был сад с озером — настоящий подарок для меня. Прячась от воображаемого великана-людоеда, я заползла под свисающие до самой земли ветви дерева и вдруг услышала приближающиеся голоса. Украдкой выглянув из своего укрытия, я увидела матушку и высокого мужчину с землистым лицом, очень худого и сутулого, а немного погодя поняла, что разговаривают они по-английски. Я услышала, как мужчина говорит «я сохранил вашу тайну», а потом что-то вроде «но ей нельзя здесь оставаться» или «вам нельзя здесь оставаться». Матушкин ответ я не разобрала, но, когда они проходили мимо моего укрытия, незнакомец сказал что-то про Розину Вентворт. Мой слух уловил только имя и резкое восклицание, вырвавшееся у матушки, а потом голоса стихли в отдалении… Ко времени, когда я вернулась в дом, гость уже отбыл и матушка стояла у окна, отрешенно глядя на деревья. Услышав мои шаги, она вся вздрогнула и резко повернулась ко мне, а потом постаралась сделать вид, будто вовсе не испугалась. На мой вопрос, что за человек приходил к ней, она ответила: «Какой такой человек? Должно быть, тебе привиделось». Даже когда я сказала, где именно пряталась в саду, она все равно упорно твердила, что меня просто сморила дремота и мне все пригрезилось. Наконец я спросила: «Мама, кто такая Розина Вентворт?» — а она вдруг мертвенно побледнела и выкрикнула: «Что еще ты слышала?» — да с такой яростью, что у меня душа ушла в пятки. Я повторила ей все слова, случайно мной услышанные, клятвенно заверила, что вовсе не шпионила за ней (матушка сурово порицала всякое подслушивание), и минуту спустя она принялась утешать меня и опять попыталась убедить, что мне все привиделось. А на следующий день мы навсегда покинули коттедж… Больше я никогда не спрашивала матушку про Розину Вентворт, но имя это запечатлелось в моей памяти, и когда я увидела ваше объявление, то сразу поняла, что непременно должна встретиться с вами.