объявление. Да вот же оно! «Лебёдушка». Прачечная, адрес, перечень услуг. Если это не слишком дорого, то подойдёт. Во всяком случае для постельного. Ну, и скатерти там, полотенца. Вот завтра же и сходит.

На литературе Эркин работал уже спокойно, а на математике и истории стал совсем прежним.

Андрей старался изо всех сил, но пятёрки по истории не получилось. Правда, утешал себя тем, что никому сегодня не ставили. И по математике только похвалили, без оценки. Да, тут ему за Эркином и Тимом не угнаться. Пока не угнаться – утешил он сам себя, собирая портфель.

Дождь кончился, но в воздухе стояла мелкая водяная пыль. Шли не спеша. Завтра суббота, выходной, можно отоспаться за всю неделю. Какое-то время шли все вместе, потом стали расходиться: кому в Старый город, кому в другую сторону, попрощался и быстро ушёл Тим, хотя им и по дороге. Эркин и Андрей остались вдвоём.

– Ты… ты ничего мне не скажешь? – тихо спросил Андрей.

– А нечего говорить, – вздохнул Эркин. – Ну… Ряха, помнишь его? – Андрей кивнул. – Ну, он всегда цепляется ко мне, я и не слушаю, а тут… понимаешь, он… он Женю… задел, – с трудом выговорил Эркин. – Ну… ну, я схватил его… за горло, ну, чтоб заткнулся… и тиснул… слегка, не до конца. Вот и всё, Андрей.

– Вот и всё, – повторил Андрей, покачал головой. – Да-а, могли быть дела. Чудом обошлось.

– Чудом, – кивнул Эркин.

Они шли рядом по тёмной пустой улице. Дождь, да и поздно уже, вот все по домам и сидят, хоть и пятница.

– Андрей, я… я всё могу стерпеть, – Эркин говорил тихо, незаметно для себя перемешивая русские и английские слова. – Меня по-всякому и обзывали, и подначивали, и задирали. Тогда молчал и сейчас смолчу. А за неё… – и с жёсткой убеждённостью: – За неё убью, – и тут же поправился: – Могу убить. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Андрей и вздохнул: – Всем глотку не заткнёшь.

– Знаю, – хмуро ответил Эркин. – В том-то и дело, Андрей. Я ж… сам не знаю, как удержался, – невесело усмехнулся. – Как вспомню, как он у меня на руке висел… самому страшно.

Андрей как-то неопределённо хмыкнул и после недолгого молчания убеждённо сказал:

– А это хорошо.

– Что? – удивился Эркин.

– А что страшно. Вот этот страх тебя в другой раз и удержит.

– Разве что так, – задумчиво кивнул Эркин.

Тетрадь шестьдесят восьмая

122 год

Весна

Россия

Ижорский Пояс

Загорье

В дождь хорошо спится. У придумавшего этот афоризм явно ничего ни сломано, ни прострелено не было. Громовой Камень усмехнулся и осторожно потянулся под одеялом. Нет, вроде отпустило. В комнате приятный полумрак. Проверяя себя, он высунул из-под одеяла руку и взял со стула у изголовья часы. Да, только шесть, можно ещё поспать, но не хочется. Он ещё раз потянулся и откинул одеяло. Да, боль вполне терпима.

Громовой Камень встал и подошёл к окну, отодвинул штору. Солнце уже взошло, и молодая листва казалась золотистой. Похоже, день будет ясный. Уже легче. Ну что, спать не хочется, значит, будем потихоньку приводить себя в порядок. Спешить некуда. Занятия начинаются в девять, на месте надо быть за пятнадцать минут до начала.

Умыться, побриться, одеться… Завтрак с половины восьмого. Обед после трёх, вечерний чай, он же ужин в девять. Тихий семейный пансион. Правда, двадцать рублей в неделю, но и условия, скажем так, весьма приличные. Даже ванная есть. Еда, уборка, стирка, тихие интеллигентные соседи… Чего ещё хотеть?

Громовой Камень оглядел себя в зеркале. Вполне и даже очень, как говаривал тот танкист в госпитале, справившись со своей щетиной между рубцами и ожогами. Громовой Камень собрал свой прибор, повесил полотенце и вышел из ванной. Обычно в это время он уже встречался со своими соседями, но сегодня суббота, и те, видимо, решили поспать подольше. Вполне естественно и законно, это вот ему не спится. И до восьми ещё уйма времени.

У себя в комнате он сам убрал постель и огляделся, как в первый раз. Кровать, комод, шкаф, стол у окна и три стула. Всё как у всех. А вот этажерку для книг и тетрадей ему поставили, узнав, что он учитель. Громовой Камень улыбнулся, вспомнив, как он пришёл сюда впервые…

…Адрес ему дали в городской Управе, где он, уже оформившись в отделе образования, зашёл в квартирное бюро.

– А с жильём, – полуседая женщина в очках смотрела на него с лёгкой настороженностью, но в то же время достаточно доброжелательно, – вам ведь, наверное, лучше с пансионом, чтобы без хозяйственных хлопот. Вы… вы ведь один?

– Да, – кивнул он.

– Ну, тогда зайдите к Егоровой. У Капитолины Алексеевны очень приличный пансион, и сейчас есть как раз свободная комната…

…Пансион, зарегистрированный в Управе, это уже какая-то гарантия. Конечно, можно было бы устроиться и в Старом городе, и намного дешевле, но ходить на работу через пути ему неудобно, и условия там не те, и учителю надо держать марку. А здесь единственное неудобство – лестница, но он уже приспособился и ходит что вверх, что вниз медленно, но без палки. Отнеслись к нему настороженно, но форма с медалями и то, что он пришёл из бюро…

…Капитолина Алексеевна ещё раз оглядела его и повела показывать комнату. Условия, оплата понедельно, стирка личных вещей, женщин не водить, дополнительные услуги… обговорили всякие житейские мелочи и нюансы, и он пошёл на вокзал за вещами. Её настороженность не удивила и не обидела. Он уже привык, что от индейцев ждут… скажем так, необычного. Недоверие, вызванное непониманием, что в свою очередь обусловлено незнанием. Он сам понял это в армии, когда услышал удивлённое:

– Слушай, ты ж нормальный парень.

И потом, другими словами, но это же, и не раз. И о себе, и о других. И это его вторая, а, может, и первая задача. Сделать свой народ понятным. И не дети «асфальтовых», а все дети, всех цветов – его ученики. И в первый день в пансионе он вышел к обеду в форме, с наградами, и называл себя по-русски. Чтоб понимали…

…– Громовой Камень? – переспросил назвавшийся Алексеем инженер с завода. – А как-нибудь покороче можно?

Он улыбнулся. Манера русских сокращать любое имя до двухсложного, чтобы не больше четырёх, ну, пяти букв, была ему известна ещё по школе, и он знал, как к ней приспособиться.

– В роте меня Гришей звали.

И внёсшая в этот момент в столовую поднос с большой фарфоровой супницей пожилая женщина в белом фартуке и