— Я теперь на пенсии. Пускай Деревней управляют международные гомосексуальные корпорации. Для разнообразия, а? Как ты думаешь?

Джейк по-прежнему не был уверен, что старик его узнает. Он назвал свое имя раньше — когда схватил его за руку. Бенни Сильвер тогда только кивнул и пригласил Джейка пройти к нему в комнату. Комната сильно удивила Джейка: вся эта громоздкая мебель в стиле ар деко, будто бы специально созданная для темных пригородов Манчестера — более мрачные и неуклюжие предметы смастерить было просто невозможно.

— Когда умерла твоя мать? — спросил Джейк.

— Месяца четыре назад или пять.

— Ее дом выглядел вот так?

Бенни Сильвер огляделся по сторонам.

— Очень похоже — по крайней мере, гостиная. Мрачнуха, да?

Джейк кивнул. Настоящее старушечье жилище — во всем, начиная от мебели и заканчивая запахом отсыревшей пудры для лица. Просто невозможно пить виски в комнате с таким запахом.

— Ей было девяносто два, — сказал Бенни. — На прошлой неделе должно было исполниться девяносто три.

— Много.

— Да уж… Так что мне, может, тоже тут еще лет тридцать околачиваться. Надо бы найти энергию для чего-нибудь. Начать сначала.

На салфеточке расположился еврейский канделябр, тоже в стиле ар деко — массивный, угловатый и сделанный из серебра. Бенни предоставил Джейку созерцать канделябр в одиночестве, а сам возился с древней автоматической чаеваркой. Он совсем запыхался, пока вернулся к столу, но не из-за какой-нибудь болезни, а просто потому, что был таким толстым.

— Ты ведь меня помнишь? — решил развеять сомнения Джейк.

— Конечно. Ты Джейк — друг Джонни.

— Джонни убили пятнадцать лет назад.

Говорить это не было нужды. По тому, как задрожал в руках Бенни заварочный чайник, было ясно, что он знал и так.

— А что с Кевином Доннелли?

— Он тоже умер, — ответил Бенни, не поднимая глаз.

— Нет, я хотел спросить: ты его знал?

— Да, знал.

В таком случае оставался всего один вопрос.

— Кто его убил?

— Гэри Холлидей.

И как раз его-то полиция держит под присмотром в безопасной тюремной камере. Джейк вылил виски из бокала себе в чай и отхлебнул.

— Ты ведь всегда знал про Гэри Холлидея?

Старик кивнул. Джейк отхлебнул еще раз. Даже виски не помогало: все равно вкус у чая был такой, как будто его дня два заваривала в молоке с пенкой какая-нибудь старушка. Он швырнул чашку в безжизненное пространство комнаты. Казалось, долетев до верхней точки описанной ею дуги, чашка на мгновенье зависла в воздухе — прямо под абажуром — и только потом с разгону влетела в радиолу. Чашка разбилась вдребезги, чай мигом испарился на бакелитовой панели.

— Если захочешь что-нибудь в этой комнате переделать, — сказал Джейк, — обращайся за идеями.

В глазах Бенни читалось: «О, нет, нет, нет», а вслух он сказал:

— Вряд ли я на это решусь.

— Тебе ведь сейчас сколько — шестьдесят с чем-то? Да я уверен, что ты еще на многое решишься, ты даже сам не представляешь, сколько всего тебе по плечу. Ты знал о Гэри Холлидее и ничего не сделал.

Бенни довольно долго жевал внутреннюю сторону губы.

— Я ничего не сделал, — наконец сказал он. — Сколько раз я слышал, как люди говорят друг другу: они ничего не сделали — знали, но все равно ничего не делали. Я слышу это всю свою жизнь! Я — еврей, представляешь себе, сколько я всего понаслушался? И каково мне, как ты думаешь? Я знал о существовании монстра, но никому ничего не сказал. Хочешь знать, почему?

Джейк кивнул.

— Это длинная история, так что, пожалуйста, не торопи меня. Мне бы не хотелось, чтобы ты начал тут все крушить из-за того, что я рассказываю слишком медленно.

— Я подожду, пока ты не закончишь.

Бенни начал.

— Ну так вот. Когда я был маленьким… я не слишком издалека начал? В общем, все это началось, когда я был совсем еще маленьким мальчиком. Люди все время говорили: «Они думают, что мы едим младенцев». Помню, у меня была тетушка, она часто сажала меня к себе на колени, качала, подбрасывала, обнимала и говорила: «Они думают, мы едим маленьких детишек». А потом целовала или же отправляла на кухню, где мне давали печенье, и моя мать или какая-нибудь другая из тетушек тоже меня целовали. «Они думают, что мы едим детишек» — представляешь? Так что я с самого начала знал, что Они — где-то там, Они рассказывают про нас ужасные враки и, возможно, Они даже верят во все это! Когда я стал постарше, мне было, наверное, лет девятнадцать, я прочел одну историческую книгу о старых временах. И тогда я узнал про традиционный обряд обрезания: сделав надрез, раввин набирал в рот красного вина, поднимал младенца и, взяв его членик губами, полоскал в вине у себя во рту. Это был лучший способ простерилизовать надрез, а может, еще и анестезирующее средство. И вот теперь представь себе, как к еврейской хижине подкрадывается тупой славянский крестьянин и тайком заглядывает в окно. Он видит, что все стоят вокруг алтаря, горят свечи, а посередине какой-то странный священник, одетый наполовину в женское платье и наполовину — в наряд владельца похоронного бюро, с безумно торчащими из-под огромной шляпы волосами, вгрызается в пах младенца, и кровь вперемешку с вином стекает по его огромной седой бороде. Что еще, по-твоему, могли подумать эти хреновы недоумки? Понятное дело, они бежали по деревне и орали: «Эти евреи едят младенцев!» Я читал и не мог поверить, насколько все просто. Все объясняется…

Бенни Сильвер качал головой, как будто бы наконец понял, что напрасно был таким доверчивым в этом недобром мире. И теперь уже никому не удастся его провести.

— Хасидим возрождают так много глупостей, что теперь-то я знаю: полоскать младенческий членик в вине во рту у раввина — нормальная традиционная вещь. Я даже видел, как это делается. И знаю, почему никто никогда не пытался разъяснить, откуда взялась эта легенда гоев о том, что мы едим младенцев. Просто потому, что все было бы зря. И не потому, что они уже и без того решили, что нас надо ненавидеть, и не стали бы даже слушать. Может, это и так, а может, и нет. Не знаю. Но проблема в том, что это и в самом деле звучит ужасно. Полоскать во рту младенческий член после того, как ты сделал на нем надрез — как вообще такое можно объяснить? А?

— Да, отвратительно.

— Ага. Даже если ты видел это своими глазами. А каково другим услышать про такое? Попытаешься объяснить, и они подумают: ну хорошо, младенцев они не едят, но все равно делают омерзительные вещи. Так вот, возвращаясь к нашему делу: да, я знал про Гэри Холлидея, и знал о нем только потому, что он принимал меня за своего — за такого же, как он, любителя потрахать юных мальчиков. Когда я понял, почему он так дорожит нашим с ним знакомством, я стал держаться от него подальше, но эта история очень меня напугала. Если он думал, что я такой, как он, то что же думали остальные?