А с другим соседом, Анатолием Юрьевичем Никичем, мы соседствуем двадцать шестой год! Очень интересный человек, тоже прошедший войну и создавший выдающуюся картину “Военные корреспонденты”, которая вошла в золотой фонд нашей послевоенной живописи. Картина изображает стоящего к зрителю спиной фотокора с камерой в руках на фоне прекрасно написанного пространства со страшным сизым, “измученным” дымом, облачным небом. Его спина, вся поза выражают непоколебимую решительность, упорство и волю. Кажется, ты видишь выражение его глаз, сжатые зубы и тонкий рот. Лаконичный образ, мощный, емкий, полный неизбежности нашей Победы!

Очень люблю я его “Продавщицу цветов” – сердечная вещь. Светлая и удивительно московская. Я не смею определять или оценивать лучшие его работы, но позволю себе сказать, что вершиной его искусства являются натюрморты. Именно Никич создал особый вид натюрморта, “персонажами” которого становятся предметы реквизита мастерской художника: такие выразительные вещи, как подрамники, холсты, кисти, сами картины, мольберты, тюбики с краской плюс быт – газета, горшочек с цветочком. Цветов у него на окне огромное количество. Подоконник и междурамное пространство окна все в цветах. Вводит он в натюрморт фрукты, овощи и срезанные, покупные цветы. Оказывается, и здесь, на этой “свалке” работ, холстов, рам, подрамников, таится красота! Нужно только иметь глаза художника Никича. И вторая тема – классическая, которая привлекала художников всех времен, – это обнаженная женщина. Ее обычно называют обнаженной натурой.

Никич делает дивные рисунки карандашом с обнаженной модели. У него на двери частенько висит лист бумаги – торс обнаженной и текст: “У меня модель”. Есть и еще две таблички: “Я прилег” и “У меня гости”. Это чтобы я не вламывался. Я не очень доволен этими “предостережениями”, поскольку перед тем, как к Никичу войти, тихонько косточкой среднего пальца постучу при всех случаях, и без таблички…

Рисует он на цветной бумаге (есть такая, делают во Франции) тонко заточенным карандашом. Тонко-тонко, едва подтушевывая в тенях, он создает ощущение живого движения линии, ощущение жизни. Он мало пишет пейзажей – те чаще всего фоном, за окном. Но несколько картин-пейзажей он написал в мастерской, вернувшись из зарубежной поездки. Плотные, цветные, напряженные. Никич писал их с этюдов, сделанных на месте. Особенно он любит переписывать работы. Кажется, вещь готова – назавтра смотришь, Анатолий Юрьевич ее переписывает. Не доделывает и подправляет детали, а меняет цвета, формы, расположение предметов, то есть вроде бы пишет новую вещь. В силу высокой требовательности к себе он, видимо, ищет истину чувства, владеющего им сейчас! Он хороший сосед по мастерской, возбуждающий чувство ответственности перед работой, правдивости перед холстом.

Никич – член правления Союза художников СССР, секретарь правления. Под его руководством проходят связи Союза художников с зарубежными фирмами по продаже им произведений советского искусства – живописи, графики, скульптуры – через так называемый Салон по экспорту. Салон занимает первый этаж в угловом доме на Смоленской площади. Интересно там бывать. Это длиннющий зал с десятком выгороженных стенок и перегородок, на них развешены работы самых разных художественных направлений, художественного темперамента и цветового звучания. Полы возле стен заняты штабелями работ, не поместившихся на стенах, и большущими картонными папками с листами графики. Стучат пишущие машинки и каблучки сотрудниц Салона. Светлые, огромные стеклянные витрины. Большой подвал подсобных мастерских со столярами, стекольщиками и складами. Везде тесно…

Повезло мне с соседями!

…Изумление перед жизнью не оставляет меня. Говорят, “скучно жить на этом свете, господа!” Нет, выиграть возможность посещения планеты Земля, вытянуть этот билет, правда, с обязательством ее покинуть, – это крупный выигрыш! Я как бы прилетел с другой планеты, и все, что скрывается здесь, – потрясает.

Вот я сижу за столом в своей комнате в доме творчества “Сенеж”. И в окне передо мной – береза.

Через густую крону редкими жемчужинками сверкает небо. Первые дни первого осеннего месяца августа, и она еще во всей красе. Цвет некрупных листьев холодный – окись хрома с ультрамарином, а те листья, которые видят солнце, сияют сиренево-золотыми бликами. Ствол безупречно белый и, как рейсфедером, исчерчен строгими параллельными штришками. “Не смотрится, слишком скромно!” – сказала природа и пригласила некоего экспрессиониста, который, орудуя острым ножом, стал рассекать белую кожу вертикальными надрезами – где крупней, где мельче, где чаще, где реже. Затем он, этот темпераментный экспрессионист-декоратор, пастозно (толстым слоем) набросал в эти “раны” черную краску. “Раны” эти, между прочим, не были болезненны, и береза, тихо шелестя листьями, шептала вместе с природой: “Вот теперь хорошо!” А рядом черный, словно замшевый, ствол липы – вроде монашки! Золотая сосна и лиловатая ель. И травы, и воды, и птицы. Какое счастье жить. Какое счастье все это видеть и изумляться тороватости природы.

У меня в мастерской на окне три-четыре горшка с растениями. Они учат меня жизни больше, чем любая книга. Искусству быть самим собой, добиваться формы в листе, в цветке, расти и жить, невзирая ни на что, на то, что я забыл их полить, что жжет солнце или его мало. Как они стараются не погибнуть, как поворачивают листья к свету, какая умелая экономия жизненных ресурсов! На это нельзя смотреть без слез и волнения. Какая воля к жизни, к творчеству! Из маленького ростка, из зернышка, земли и света может развиться фантастически прекрасное дерево, каждый лист которого неповторим. Какая фантазия, преобразующая и творящая!

Я произнес слово “фантазия”, творческая воля. И у меня, что естественно для человека, всю жизнь связанного с театром, возникают театральные ассоциации. Творческая воля. Об этом писал К.С. Станиславский в своем учении об актерской этике. Великие мысли всегда шире своего первоначального узкопрофессионального назначения. Так и положения этики К.С. Станиславского, по существу, суть нравственный кодекс интеллигентного человека, то есть человека, обладающего мужеством и духовностью.

“У нас создался веками какой-то еще нигде не виданный, высший культурный тип, которого нет в целом мире, – тип всемирного боления за всех”, – писал Достоевский. Но ведь болеть за всех не на словах, а на деле – для этого нужно много сил и знаний, энергии доброжелательства и требовательности к себе. Это К.С. Станиславский и называл творческой волей. Именно творческой, так как духовно высокая жизнь человека – всегда творчество. И прежде всего – сотворение самого себя, своей личности, индивидуальности. Творческое накопление той силы, которая станет потом опорой дли других.

Все это не падает с неба, не рождается вместе с человеком. Огромная работа над собой предстоит каждому, кто вступает в жизнь, кто намерен жить осознанно и не бесплодно. И это вне зависимости от того, в какой профессии себя развивать. Ведь на любом месте всегда лучше проявиться как личность, как индивидуальность, чем как нечто бездуховное и безликое.

К.С. Станиславский провозгласил принцип доброжелательности как основополагающий в процессе организации подлинно творческого самочувствия и правильного восприятия окружающего. Он говорил об актере, но это равным образом касается и всех нас.