Остроухи быстро положили на лестницу две доски, между которыми оставили прогал, и принц вкатил кресло наверх. Под тентом уже собрались почти все, и тут оказалось тесновато.

Палуба опустела. Никого, кроме Липкуда, там не осталось.

– Я думал, он будет выступать с театром, – задумчиво проговорил Кайоши. – Почему он один?

Еще не совсем стемнело, но корабль тонул в сумерках, и гирлянды фонарей преобразили «Мурасаки» в одну огромную сцену. Моросящий дождь скрыл завесой дальнюю часть палубы, в том числе паровые трубы и мачты, и это было только на руку Липкуду. В том месте, где он стоял, светильников оказалось особенно много, так что его хорошо было видно, а за ним, словно призрачные кулисы, стоял туман.

– Дамы и господа! – произнес Косичка, взирая на зрителей снизу вверх. – Я буду петь специально для Кайоши – сына двух Драконов и настоящего ценителя высокого искусства! Сегодня вы увидите выступление, каких еще не бывало ни на одной сцене Сетерры! Прошу никого не покидать свои места и не спускаться на палубу, пока представление не окончится.

Косичка на время спрятался за трубами, а вышел оттуда в черном балахоне и с черными волосами.

– Он их в угольной крошке обвалял, что ли? – удивился Нико.

– Тихо! – ткнула его в бок Яни.

Все завороженно замолчали, уставившись на Косичку. В новом образе он выглядел довольно устрашающе. Мокрая палуба блестела от света гирлянд и вдруг начала белеть на глазах, поднимаясь заиндевелым ковром.

Позади Липкуда проступили дети в белых одеждах и начали выводить бесконечное переливчатое «а-а-а», одновременно жуткое и красивое. Оно служило фоном голосу шамана. До этого момента он не выступал, только руководил детьми, а теперь запел сам, и мурашек на коже провидца стало больше, чем семечек в подсолнуховом поле.

Голос Липкуда был невероятен. Густой туман, подсвеченный фонарями, нетающий иней под ногами шамана и его песня о зимней ночи создавали просто бешеную атмосферу. Провидец боялся дышать, так он был поражен происходящим. С полубака давно не раздавалось ни звука. Все были захвачены, зачарованы, взяты в плен выступлением намулийского певуна. И пока он не зашел за трубу, спев больше десятка арий, пока хор не отступил в морось и не оттаяли палубные доски, все продолжали молчать. Дождь промочил тент, капли падали людям за шиворот, а они сидели, не двигаясь.

На поклон Липкуда вывели под руки. Он не мог толком стоять, но улыбался и старался говорить бодро.

– Для вас выступал Театр порченых!

Полубак взорвался аплодисментами и свистом. Это было в сотню раз лучше всяких мэджу.

Финальным аккордом праздника стали фейерверки, но запустить их оказалось не так-то легко из-за дождя. Потрясающий день подходил к концу. Сказка завершалась мрачной реальностью, и, глядя на Нико, можно было догадаться, что он повторяет в уме заготовленную речь.

«Мне шестнадцать, – с грустью подумал Кайоши, глядя на оригами в ладонях. – Время, когда цветок распускается. Великие Драконы, пусть в следующий раз меня будет ждать долгая жизнь. В этой я не успею ни толком распуститься, ни увянуть. Прошу вас, в следующей жизни дайте мне постареть».

Послышался первый залп, смешанный с восторженными воплями. Празднующие собрались возле носа «Мурасаки» и зачарованно смотрели, как в туманном небе над голыми мачтами взрываются цветы, шары и брызги. Красные, зеленые, серебряные, золотые, фиолетовые. Они сменяли друг друга и таяли в воздухе, не долетая до палубы. Мокрые доски вспыхивали разными цветами, словно кто-то наверху быстро зажигал и тушил огромные намулийские лампы. Лица и одежда людей становились то дынно-желтыми, то синими. Взрывы один оглушительней другого сопровождались охами, вскриками, аплодисментами, даже визгом.

На шестнадцатом залпе Кайоши закрыл глаза. Ему хотелось замереть в этом моменте навсегда. Стать жуком, похороненным внутри янтарного шарика. Он чувствовал себя сгоревшим фейерверком, жизнь которого обозначалась только недолгим дымом оставшихся дней.

* * *

Материк Намул, Царство Семи Гор, г. Унья-Панья, пароход «Мурасаки», 5-й трид 1020 г. от р. ч. с.

Это было похоже на спектакль. Очень дорогой спектакль, разыгранный для одного-единственного человека. Поэтому Липкуд отказывался верить в происходящее. Даже когда Хорхе и остальные правдолюбцы в один голос заявили, что Нико не врет и все это – затмение, план, круги – настоящее и случится на самом деле.

Помнится, зимой все дети с Целью страха заболели. У них в груди давило, но ничего не случалось, а боль так и мучила. Перепробовали кучу разных средств. И горчичники, и отвары. И хоть бы хны. А оно вон как. Затмение, значит.

Услышав о нем, Липкуд закатил большой скандал. Пинал табуреты, пугал всех, грозил заморозить. Чего только не делал, пока кто-то не вылил ему на голову ведро холодной воды. Она тут же замерзла, и Косичке пришлось отдирать волосы от лица. Потом оказалось, что его окатила Элла.

И главное – из порченых никто не удивился. Один Липкуд стоял как громом пораженный. Он чуть не убил Кайоши, когда понял, какую пакость тот подстроил. Но оказалось, что и без Косички было кому возмутиться.