В: Шестьдесят гиней?

О: Да, хоть она того и не заслужила.

В: И вы ей эти деньги отдали?

О: Решила поберечь до её возвращения.

В: Чтобы держать её на привязке?

О: Да.

В: В целости ли у вас эти деньги? Будет чем с ней расплатиться?

О: Пусть только вернётся: уж я с ней сполна расплачусь.

В: С тех пор вы от неё никаких вестей не имели?

О: Никаких, провались она в тартарары.

В: Там-то вы с ней и свидитесь. Что же было, когда она не вернулась к сроку?

О: Я пожаловалась лорду Б. Тот обещал справиться, а через два дня приходит и рассказывает, что история приключилась не разбери-поймёшь: по слухам, Его Милость отправился вовсе не на празднество в поместье, а во Францию. Человек, побывавший на празднестве, уверял лорда Б., что ни Его Милость, ни Фанни там не появлялись. Лорд Б. советовал мне набраться терпения и не поднимать шум, а то выйдет ещё накладнее, чем бегство Фанни.

В: Вы ему поверили?

О: Поверила. Вовек ему не прощу. Я ведь только потом узнала: Уишбурн никуда своих девиц посылать и не думала. А про дурачества те никто ведать не ведает. Это лорд Б. выдумал, чтобы меня оплести.

В: Вы его за это не бранили?

О: Расчёта нет. Я как-никак разбираю, где барыш, а где шиш. Он же ко мне гостей водит. Так и пришлось спустить обиду, хотя будь моя воля…

В: Довольно.

О: …отплатила б ему тою же монетой, чтоб весь Лондон видел его в дураках.

В: Полно. Что рассказывала девица про человека, о коем я доискиваюсь, вам и вашим потаскухам?

О: Говорила, будто зелен, но дозреет — будет малый хоть куда. Быстро разгорается, быстро и до края доходит: с такими девицам меньше хлопот.

В: Она ему приглянулась больше прочих?

О: Да, потому что других он не брал, уж на что они его обхаживали да приваживали.

В: Он ей тоже приглянулся?

О: Так она и признается! Она хорошо помнила мои правила: никаких тайных амуров и даровых услуг.

В: До этого случая она от правил не отступала?

О: Ни разу. Всё из хитрости.

В: Как «из хитрости»?

О: Думала замазать мне глаза. Она ведь только с виду простушка, а на деле палец в рот не клади. Вот и догадалась одурачить меня тем же манером, что и гостей.

В: А как она дурачила гостей?

О: Я же говорю: всё невестилась, делала вид, будто никогда прежде мужчин не знала. Её, мол, с наскока не возьмёшь, с ней надобно лаской, тогда и уступит. Те млеют: после привычных ухваток такое жеманство куда как прельстительно. А уж когда она раздвинет ноги да позволит гостю порезвиться, он так ликует, точно взял какую неприступную твердыню. Больше одного гостя за ночь не принимала. Я на это смотрела сквозь пальцы: другая за ночь нескольких переменит, а выручка всё равно меньше, чем от Фанни с одним-единственным гостем. А ведь я могла в продолжение ночи отдавать Фанни внаймы шести гостям подряд! У неё, бывало, вся неделя наперёд расписана.

В: И сколько всего женщин в вашем заведении?

О: С десяток. Это которые постоянно тут.

В: Она была самым отборным лакомством? Ценнее её у вас не имелось?

О: Самые отборные — самые свеженькие. А эта хоть и корчила невинность, но всё же не девственница. И бестолковый же народ эти мужчины: товар не первой свежести, а они готовы платить втридорога.

В: Прочие девки удивлялись, что она не вернулась?

О: Да.

В: И как же вы им это объяснили?

О: Сбежала — ну и скатертью дорога.

В: И прибавили, что вы со своими головорезами положите конец её блудням на стороне, не так ли?

О: Не стану я отвечать, это поклёп. Или я не вправе воротить то, что мне принадлежит?

В: Какие же вы к тому взяли меры?

О: Какие могут быть меры, когда она дала стречка за границу.

В: А такие, чтобы ваши разбойники и лазутчики её не упустили, если вздумает воротиться. Вы, без сомнения, уже об этом распорядились. Только смотри мне, Клейборн, я тебя по должности предупреждаю: девица теперь моя. Буде ваши мерзавцы-подручные её сыщут, а вы промешкаете мне о том доложить, больше вам своих гусаков и гусенышей не пасти. Как Бог свят, не пасти. Прихлопну вашу торговлишку раз и навсегда. Постигаете ли?

О: Отчего же не постегать, коли просите.

В: На такую сердиться — много чести. Повторяю: всё ли ты уяснила?

О: Всё.

В: Добро. А теперь, мадам, пошла вон. Видеть не могу эту скверную размалёванную харю.

Jurat die quarto et vicesimo Aug. anno domini coram me[80].

Генри Аскью.

данные под присягою августа двадцать четвёртого числа anno praedicto[81].

В: Сейчас, сэр, я хочу вернуться к двум обстоятельствам из ваших вчерашних показаний. В тот раз, когда мистер Бартоломью описывал свои занятия, или в приведённых вами рассуждениях при осмотре капища в Эймсбери, или же при иных беседах не усмотрелось ли вам, что он обращается к этим предметам лишь затем, чтобы любезности ради развлечь вас разговором и тем скоротать досуг? Или он не в силах был умолчать о вещах, основательно его занимающих, — а лучше сказать, едва ли не единственно его занимающих? Не пришло ли вам на мысль, что любовник верно изрядный чудак, если груда камней производит в нём больший пыл и красноречие, нежели чем предвкушение встречи с той, которую он, по его словам, боготворит? Другому юноше всякий лишний час пути показался бы мукой, а этому ради учёных исследований и задержка нипочём. Не странное ли соседство — безудержная страсть и сундук с учёными трудами?

О: Конечно, я об этом задумывался. Но что побуждало мистера Бартоломью к этим разговорам — простая причуда или глубокий интерес, — я в ту пору так и не разобрал.

В: А сейчас что скажете?

О: Скажу, что под конец мистер Бартоломью признался: никакая девушка его в Корнуолле не дожидалась. То был лишь предлог. Истинная же цель нашего путешествия мне, сэр, неизвестна и поныне — как вы увидите из дальнейшего.