А как будет на свадьбе? Тоже не здороваться? А крестить младенца, если он общий? Новенький, самый любимый, к тому же мальчишка?

То есть были свои семейные трудности.

Но они не касались выпускников, те об этом даже и не думали.

И выросшие дети по традиции шли встречать свой первый взрослый рассвет радостные, с надеждами на будущую жизнь.

И обязательно, вот те раз, одна из девушек исчезала.

То есть пропадала навсегда.

Родители исчезнувших девочек тоже потом ходили этой же тропой в горы, стояли на той же самой верхушке скалы, на вытоптанной многими поколениями площадке, при восходящем солнце, и кричали, выли наверх, адресуясь к каменной стене, той, самой первой, за которой (старые люди знали) шли еще две стены пониже, как бы огораживая некую пропасть, на дне которой, по легенде, и был тот монастырь, куда попадали, по одной в год, те выпускницы в своих белых платьях.

Монастырь находился в глубине пропасти, потому что где ему быть – где есть вода.

А там, на самом дне, действительно шумели ручьи.

Даже слышался сверху этот нижний грохот воды.

То есть вода у них была, и потому там стоял монастырь.

То есть там пили воду, там жили.

То есть девочки оставались живы! Мертвые-то воду не пьют, рассуждали матери и бабушки.

И дальше они рассуждали. Там темно? Значит ли это, что тот нижний монастырь стоял во тьме?

Нет. Туда явно проникало солнце, находящееся в зените, и может быть, там были свои огороды (надеялись матери), сады, хотя там же вечная жизнь, зачем им огороды…

Так матери и бабушки угнетались, кручинились, надеялись, ходили кричать на смотровую площадку, обращаясь к той первой стене, спускались как можно ниже, подбирались к ней, оставляли там угощеньице для своего ребенка.

И все-таки это было не то что ходить на кладбище, все-таки девочки исчезали живыми, хоть и тайно, их, может быть, выбирали, кто-то оттуда присматривался.

Их, может быть, выбирали как лучших. Это же понятно!

Или же девочки сами, заранее, выбирали себе этот путь, как-то готовились, думали о своем будущем, им снились, может быть, вещие сны.

Священник молчал на этот счет, чего-то он не одобрял, ревностный католик.

Исчезновение произошло и той ночью, о которой пошла речь.

Причем ни в школе, ни соседи, ни в семье – и не подозревали, что трагедия повторится, что опять исчезнет новая девочка.

То есть каждый раз это была страшная неожиданность, хотя она повторялась: в горы уходил выпускной класс – с песенками, с шутками – а когда наступало время спускаться с горы, не хватало одной девочки.

Теперь ее звали Марианна.

Она, кстати, всегда была не слишком общительной.

Теперь, когда она ушла, все говорили, что замечали ее странности – никогда не смеется, не танцует, правда, и никогда не отказывала дать списать уроки, и при этом сразу протягивала тетрадку и улыбалась.

«Как милостыню подавала, охотно», – вдруг сказал один балбес.

Вот он ужасно сокрушался, просто переменился за одно утро.

Как будто у него Марианна была любимой девушкой. Опомнился! Если бы добился, взял бы ее за руку, хотя бы той ночью, ее бы не забрали. Так говорили все девочки.

Этот класс уже понабрался опыта за одни сутки.

Горе в том, что выпускники вскорости разъедутся, а следующий за ними таковой же, так ничему и не наученный класс, поднимется в горы последней школьной ночью через год.

И все может повториться.

Теперь о родителях Марианны, о самом ужасном горе.

Они, как и семьи погибших за прошедшие шестнадцать выпускных лет, не обращали особого внимания на эту страшную традицию.

В селе принято было молчать о ней. Священник хоть и не запрещал пересудов, но и не поддерживал никогда разговоров об исчезнувших девушках.

Как будто они были самоубийцами.

Родителей Марианны, так же как и других взрослых, беспокоило то, что в селе не было работы для молодежи, а отпускать в город – даже на учебу, если бы нашлись такие деньги – тихую беззащитную девочку было страшно.

Марианна с самого детства была боязливой и застенчивой. Боялась школы. Боялась за маму с папой, когда провожала их, всегда крестила вслед. В церковь ходила только с ними. И заранее отказывалась уезжать из дому в большой город. Хотя с родителями не спорила.

Отец однажды сказал – поедешь к моей сестре, она тебя пристроит, хоть в больницу полы мыть, тут тебе места нет, все занято. А кормить тебя до твоей старости я не буду, мне младших надо поднимать.

Он, кстати, вроде бы и не был отцом Марианны.

В селе все об этом знали: парень женился на беременной девушке, прикрыл ее грех. Марианна родилась якобы семимесячной, хотя все у нее было на месте, а маленькая родилась – так она и росла маленькой.

В селе о том говорили, хоть и не открыто.

И девочки в классе, наученные матерями, не водились с Марианной.

Она была как бы грешная. Хотя более чистого существа и представить себе было трудно – всегда тихая, прямо в глаза не смотрит, отводит взгляд, тайно крестится по каким-то своим причинам.

Мамаша, ее звали Анна, ее просто боготворила, провожала в школу, как ни одна мать, даже в старших классах, и встречала после уроков, вела домой.

«Делать ей нечего, – говорили другие матери. – Тех двоих пусть ростит».

А встречать Марианну мама всегда приходила с младшими, и они радовались и скакали вокруг сестры, и она им тоже радовалась, улыбалась, и видно было, что у нее ямочки на щеках и огромные лучистые прямо-таки очи.

«Очень она его любила, – говорила одна сведущая старушка, – а он погиб».

Такая была версия о приезжем враче, которого прислали к ним в больницу, а он через год пропал в горах, говорят, пожертвовал собой ради мальчишки, который шлялся по скалам.

Полез его спасать в пропасть, да их накрыла лавина.

Но он парнишку все-таки вытолкнул, того нашли наверху.

Правда, он потерял речь и вскоре был отправлен во вспомогательный интернат.

А вот Анна, медсестра при докторе и, по слухам, его девушка, осталась одна.

Но не одна, ситуацией воспользовался парень, который ее любил еще задолго до врача. Буквально с первого класса он от Анны не отходил.

И произошло то, чего хотели ее отец с матерью, – она все-таки вышла за него замуж. Внезапно, через месяц после того как врач пропал.

И через семь месяцев родила.

Правда, старухи толковали, что доктор не в горах пропал, а просто уехал, сбежал, потому что Анна была беременна.