— Я предлагаю, — докладывал Рокоссовский, — прорывать здесь оборону противника двумя ударными группировками, действующими по сходящимся направлениям: с северо-востока — на Бобруйск — Осиповичи и с юга — на Осиповичи.

Такое решение вызвало вопрос Верховного Главнокомандующего:

— Почему вы распыляете силы фронта? Не лучше ли объединить их в один мощный кулак, протаранить этим кулаком оборону противника? Прорывать оборону нужно в одном месте.

— Если мы будем прорывать оборону на двух участках, товарищ Сталин, мы достигнем существенных преимуществ.

— Каких же?

— Во-первых, нанося удар на двух участках, мы сразу вводим в дело большие силы, далее, мы лишаем противника возможности маневрировать резервами, которых у него и так немного. И, наконец, если мы достигнем успеха хотя бы на одном участке, это поставит врага в тяжелое положение. Войскам же фронта будет обеспечен успех.

— Мне кажется, — настаивал Сталин, — что удар надо наносить один, и с плацдарма на Днепре, на участке 3-й армии. Вот что, пойдите подумайте часа два, а потом доложите Ставке свои соображения.

Рокоссовский вышел в небольшую комнату рядом с кабинетом Сталина. Вновь проанализировал собственное решение. Оно не вызывало у него сомнения.

Сталин вызвал Рокоссовского.

— Вы продумали решение, товарищ Рокоссовский?

— Так точно, товарищ Сталин.

— Так что же, будем наносить один удар или два удара?

Сталин прищурился. В кабинете было тихо.

— Я считаю, товарищ Сталин, что два удара наносить целесообразней.

— Значит, вы не изменили своего мнения?

— Да, я настаиваю на осуществлении моего решения.

— Почему вас не устраивает удар с плацдарма за Днепром? Вы же распыляете силы!

— Распыление сил произойдет, товарищ Сталин, я с этим согласен. Но на это надо пойти, учитывая местность Белоруссии, болота и леса, а также расположение вражеских войск. Что же касается плацдарма 3-й армии за Днепром, то оперативная емкость этого направления мала, местность там крайне тяжелая, и с севера нависает сильная вражеская группировка, что нельзя не учитывать.

— Идите, подумайте еще, — приказал Верховный Главнокомандующий. — Мне кажется, что вы напрасно упрямитесь.

Вновь Рокоссовский один, вновь он продумывает одно за другим все «за» и «против» и вновь укрепляется во мнении: его решение правильное.

Когда его снова пригласили в кабинет, он постарался как можно убедительнее изложить свои доводы в пользу нанесения двух ударов. Он кончил говорить, и наступила пауза. Сталин за столом молча раскуривал трубку, затем поднялся, подошел к Рокоссовскому.

— Настойчивость командующего фронтом доказывает, что организация наступления тщательно продумана. А это гарантия успеха. Ваше решение утверждается, товарищ Рокоссовский.

Весь ход операции в июне — июле 1944 года на 1-м Белорусском фронте подтвердил правильность решения, которое так настойчиво защищал в Ставке Рокоссовский.

«Демократы» ставят в вину Сталину жесткую требовательность к подчиненным. Так, Д. Волкогонов пишет: «Верховный требовал от них (представителей Ставки в войсках. — Авт.) ежедневного доклада, письменного или по телефону. Если по каким-либо причинам доклад представителя Ставки задерживался или переносился, можно было ждать разноса. При этом Сталин делал это в грубой, бестактной форме… Вообще для Сталина как Верховного Главнокомандующего был присущ ярко выраженный силовой, репрессивный, жесткий стиль работы».

Да и немало других авторов очень любят распространяться о жестокости И. В. Сталина во время войны. Возможно, читателю будет небезынтересно суждение маршала A. M. Василевского, человека изумительной деликатности и отзывчивости, высказанное в беседе с одним из авторов книги. Значимость твердости характера Сталина как полководца для Василевского была неоспорима. А чтобы лучше оттенить это качество, он сопоставлял его с твердостью, характерной Шапошникову и Жукову.

Однажды только назначенный начальником Генерального штаба Борис Михайлович Шапошников докладывал Верховному Главнокомандующему И. В. Сталину обстановку на фронтах и вдруг замялся. Затем признался, что о положении на двух фронтах пока ничего сказать не может, поскольку к установленному времени начальники штабов не передали сведений. Сталин тотчас задал вопрос:

— Вы с них потребовали немедленного донесения?

Шапошников заверил, что на этих фронтах знающие свое дело начальники штабов и донесения будут получены. Сталин спросил:

— Вы их наказали? Так нельзя оставлять нежелание предоставлять нам вовремя необходимую информацию.

— Они наказаны строго. Каждому начальнику штаба фронта я объявил выговор, — ответил Шапошников.

— Выговор? — удивленно произнес Сталин. — Да для генералов это не наказание. Выговоры объявляют в партячейке.

Борис Михайлович рассказал, что до революции существовал обычай — офицер, получивший выговор от начальника Генерального штаба, обязан был подать рапорт об освобождении от занимаемой должности. Сталин не стал дальше обсуждать случившееся. По мнению Василевского, очевидно, он остался удовлетворенным ссылкой на прошлый опыт.

Жесткая требовательность была отличительной чертой характера Георгия Константиновича Жукова. «Он, — говорил A. M. Василевский, — и должен был быть очень требовательным. Это диктовалось военной, фронтовой обстановкой. Да и занимаемые высокие военные посты обязывали. Без жесткой требовательности приказы не выполняются. В бои посылают не уговорами. По себе, — признавался Александр Михайлович, — сужу, бывали обстоятельства, когда не всегда легко удавалось сдержаться, не накричать. Однако верно, что твердость является достоинством характера полководца, а грубость — не элемент руководства войсками. Эти два качества путать не следует. Собой нужно управлять. Случалось, Георгий Константинович бывал груб, мог оскорбить, унизить, крепко выругаться. Это его не украшало. Правда, он и сам сознавался, что чрезмерно сурово относился к недостаткам подчиненных, но не удавалось иначе. Беспощадный к другим, Жуков был воплощением четкости, умения мгновенно принимать решения, добиваться их практического воплощения.

— Когда мы, — продолжал Александр Михайлович, — как-то обратили внимание на появление в кремлевском кабинете И. В. Сталина сразу портретов Суворова и Кутузова, то заинтересовались: а кому из них он сам отдал бы больше предпочтения? Сталин часто ставил в пример то Суворова, то Кутузова. А вот кого ставил превыше — так и не сказал. Мне, — говорил Александр Михайлович, — кажется, что, высоко ценя по-своему и Суворова и Кутузова, Сталин хотел и стремился к тому, чтобы наши военачальники сочетали в себе замечательные качества и того и другого прославленного русского полководца, а не только удовлетворялись следованию заложенным ими традициям бить врага наверняка.