– Чашечку чаю?

– М-м… давай. Спасибо, – отвечаю я, хотя мне жарко и хочется колы, которая, как я знаю, стоит в холодильнике. Бросив портфель на пол, я сажусь за стол. – В чем дело?

Мама ставит передо мной кружку и садится напротив.

– А где Грейси? – спрашиваю я.

– У подружки на чаепитии, – говорит мама, положив руки на стол. Я вдруг замечаю, что они сухие и воспаленные, на кистях и пальцах белыми хлопьями отслаивается кожа, а ногти обгрызены до крови. От этого зрелища мне становится ее жалко.

– Я хотела сказать спасибо, – начинает она с осторожностью человека, крадущегося на цыпочках, – за помощь с Грейси сегодня утром. Я не разбудила ее и не собрала в школу, а с тобой обошлась хуже некуда. Надо было тебя похвалить.

– Да ничего. – Я настороженно на нее смотрю. Глаза у мамы опухшие, а под ними – темные круги. – Мне не сложно тебе помочь.

– Послушай, зайка, – говорит она. – Я знаю, у нас в семье творится бардак, и с каждым днем дела идут все хуже. Ты это видишь. Видишь, что папа почти не появляется дома, а я… – помедлив, она продолжает, – я тоже не идеальна и, бывает, вымещаю раздражение на тебе. – Она бросает на меня взгляд, и в памяти всплывает картина из детства: я сижу у мамы на коленях, а она крепко меня обнимает и нашептывает на ухо сказки, уткнувшись носом в мои волосы.

– Ничего страшного, – повторяю я, всем сердцем желая, чтоб в этих словах была хоть толика правды. Ради нее. – Да, у нас сейчас сложный период, и все заботы легли на твои плечи. Но у тебя есть я.

– Неудивительно, что тебе пришлось нелегко. С Наоми случилось несчастье, и… ну, и других проблем у тебя хватает, а справляться со всем приходится в одиночку. Папа… ну, папы с нами не бывает, а я уделяю Грейси гораздо больше внимания, чем тебе, и это несправедливо. Я не показываю, как много ты для меня значишь, как я тебя люблю. Хреновая из меня вышла мать.

Я откидываюсь на спинку стула, и надо же, чтобы из всей гаммы чувств меня захлестнуло именно облегчение. При мысли о том, что мама все-таки не ненавидит меня, глаза начинает пощипывать.

– Ну, я и подумала, пристрою-ка я Грейси на вечер, чтобы мы могли поговорить по душам, разобраться с нашими разногласиями, привести все в порядок. Как ты на это смотришь?

– Супер! – Но когда я встаю из-за стола, чтоб ее обнять, она отстраняется.

– Если ты вправду хочешь мне помочь… – говорит она, избегая смотреть мне в глаза. Ее пальцы выскальзывают из моих рук. – Дело в том, зайка, что я за тебя переживаю. Я вижу, куда ты катишься. Гляжу на твою прическу, на все эти сережки, на то, сколько времени у тебя отнимает группа, и не могу не думать о том, что случилось с твоей бедной подругой Наоми… Я понимаю, тебе одиноко, тебя обделяют вниманием – конечно, ты заслуживаешь лучшего. Но пора остановиться. Пожалуйста, прошу тебя, прекрати ты это безобразие. Это не нормально. Мне за тебя стыдно, а у меня и так проблем выше крыши.

«Не нормально». Как нож в сердце.

– Во мне нет ничего ненормального, – произношу я ровным голосом. – Для меня нормально выглядеть так, как я выгляжу сейчас, когда же до тебя это дойдет? Я не пытаюсь никого задеть, я просто хочу быть собой.

– Никогда. – Мама качает головой вправо-влево, вправо-влево. – Никогда до меня это не дойдет. Пойми: то, как ты выглядишь и ведешь себя, не принесет тебе ни счастья, ни признания, ни успеха. Ты всю жизнь будешь изгоем, в которого будут тыкать пальцами. Ты думаешь, я говорю это, потому что ненавижу тебя, но все совсем наоборот: я люблю тебя и хочу уберечь от страданий. Пожалуйста, Ред, прошу тебя! Подводка для глаз, черный лак для ногтей – это все маскарад. Кто в таком виде ходит в школу? Учителя еще не боятся, что ты устроишь в классе стрельбу? Прошу тебя, Ред, вынь это кольцо из носа, сними все эти сережки. – Она морщит нос. – Пожалуйста, стань нормальным человеком. Я понимаю, кроме пирсинга и бритой головы тебе похвастаться нечем, но прекрати уже пытаться привлечь к себе внимание.

– Мам, – говорю я осторожно. – Я вовсе не пытаюсь привлечь к себе внимание. Иначе ты бы уже давно знала про мои татуировки. Их, кстати, три.

– Про что? – У нее отвисает челюсть.

– Если бы твое внимание вообще можно было привлечь, ты бы знала, что в десять лет твой ребенок тайком таскал еду к себе в комнату и так сильно обжирался, что начал страдать одышкой. Но ты ничего не замечала. Еще ты бы знала, что пару лет спустя тот же самый ребенок так истощал, что из-за усталости и депрессии не мог по выходным даже с кровати встать. Но ты ничего не замечала, потому что печешься о себе одной.

– Три татуировки? – только и может выдавить она.

– Хочешь нормальной жизни? – говорю я, в бешенстве вскакивая со стула. Язык больше не подчиняется мне. – Если я стану, как ты говоришь, нормальным человеком, что же прикажешь делать с моей пьяницей матерью, которая вызывает у папы такое отвращение, что он уже не может находиться с ней под одной крышей? Которая отключается на диване, не покормив свою семилетнюю дочь? Если такой ты представляешь нормальную жизнь, она мне на хер не нужна.

Я взбегаю по лестнице, проношусь по коридору и ныряю к себе в комнату, где врубаю музыку на полную, срываю накладки с ударной установки, беру в руки палочки и принимаюсь играть. Пока не заноют руки, пока не начнет раскалываться башка, пока соседи не зарядят кулаками по стенке. Я растворяюсь в музыке. Крэш – хай-хэт – бас-барабан… добавим акцент на слабые доли… и наконец, когда вибрирует каждый нерв в теле, когда каждая клеточка двигается в такт музыке, я останавливаюсь.

Мама даже не зашла, чтоб на меня наорать. Грейси уже дома. Из ванной доносятся шум воды и песенка «Пять маленьких утят» в мамином исполнении. «Идеальная мама» вернулась. Вскоре по их голосам я понимаю, что они переместились в комнату Грейси и мама читает ей сказку на ночь. Самое время для вылазки в кухню. Мама – по всей видимости, еще трезвая – сидит на краю кровати Грейси в лужице розового света. Ее голос звучит нормально, она не торопится, как если бы мечтала поскорее остаться наедине с теликом и бутылкой. Но я замечаю наполненный прозрачной пузырящейся жидкостью высокий бокал, который поджидает ее на лестничной балюстраде. Ну, хотя бы дочку сначала решила уложить. И на том спасибо.

Пока я делаю тосты, задняя дверь распахивается, и заходит папа. Рубашка мятая, на лице щетина. Выглядит уставшим и толстым.

– Приветики! – говорит он.

– Ты пришел домой?

– А чего ты так удивляешься, я тут все-таки живу.

– Ага, что-то такое припоминаю.

– У тебя все хорошо? В школе все нормально? Трудишься? Как дела у Наоми?

– Пап… – Я вынимаю из тостера подрумянившийся хлеб. Перед глазами встает фотография Карли Шилдс в купальнике. – Бывал бы ты почаще дома, знал бы.

– Послушай, я мало времени провожу дома, это правда, но все ради вас с Грейси. И ради мамы. У вас есть крыша над головой, вы ни в чем себе не отказываете.