Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет. Только своему.
— Ты все шутишь, а вот она — может.
— Она хочет быть на уровне современных идей. Или просто растерялась…
— Растерялась она! — возмущенно воскликнула Татуся. — Вот если бы она растерялась, потому что не знала — дать ему кулаком в морду или двинуть коленом в пах за такие вопросы, тогда я еще понимаю. А растеряться и спокойно рассказывать всему миру о том, как бреешь лобок… Ну, знаешь!
— А ты напиши ей письмо: «Мы, жильцы дома номер семь по Малому Козихинскому переулку, глубоко возмущены….»
— Напрасно ты ерничаешь. У тебя у самой дочь… — Татуся осеклась, — растет. Женька, прости, ради Бога, я…
— Да что ты, — проговорила Женя, — ты-то чем виновата? Ладно, Татка, не хватало еще, чтобы ты сокрушалась из-за меня. Слышишь? Ради бога, не смотри так — лучше уж давай читай дальше.
Татуся, виновато поглядывая на Женю, снова раскрыла газету.
— Значит, так… на чем мы остановились? А-а, вот. Читаю. «Вы упомянули о мужчине своей мечты. Какого размера у него пенис?» — «Идеального. Для меня в нем все прекрасно». — «У вас такая красивая грудь. Она настоящая?» — «Разумеется». — «Можно потрогать?» Вот подлец! Думает, наверное, что это не женщина, а породистая кобыла!
— Ну и что — разрешила?
— Написано, что нет. Но думаю, разрешила. Он же, наверное, какой-нибудь крутой журналюга, черт его подери!.. А на вопрос, кто ей нравится из мужчин… — Татуся хихикнула, — тут целый список. Мне и до вечера это не прочитать…
— Что ты к ней привязалась? Эта твоя Оксана наверняка вылезла из какой-нибудь глухой дыры, и для нее дать интервью американскому журналисту — то же самое, что для тебя…
— Ошибаешься! — перебила Татуся. — Вовсе не из дыры. Она родилась в Балашихе, то есть, считай, что в Москве.
— Ладно, Татка, Бог с ней. Пусть себе живет, как умеет…
— Она живет не как умеет, она живет с самым крутым мафиозо города Москвы.
— А кто у нас самый крутой?
— Написано, что Игорь Александрович Барсуков, владелец заводов, газет, пароходов.
Женя пожала плечами.
— Не знаю такого.
— Разумеется, ты его не знаешь! — рассмеялась Татуся. — Откуда ты можешь его знать?
— Ну почему? — усмехнулась Женя. — Мне же приходится бывать в лучших домах Москвы — устраивать зимние сады, например…
— Женька, можешь мне сказать одну вещь?
— Могу.
— Когда ты вернулась после прогулки с этим Митей, ты была… м-м… немножко другая… Я права?
Женя достала из пачки сигарету.
— Не знаю… Просто я впервые услышала от мужчины что-то вроде: «Скажи, в чем твоя проблема, и я возьму ее на себя». До сих пор я все всегда тащила на себе…
— У вас что-то?..
Женя поморщилась.
— Ради Бога, Татка! О чем ты говоришь!
— Я говорю о взаимной симпатии, если другие выражения тебя раздражают.
— Не раздражают. Просто… зачем я ему?.. Со своими проблемами… и вообще… И потом, ты же знаешь, у него тоже пропал брат.
— Ну да, товарищ по несчастью…
Оксана Кульбида лежала на обтянутом полосатым шелком итальянском диване стоимостью двенадцать тысяч долларов и говорила по телефону.
— Я ему: «Ты че, какое молдавское?» А он: «А че, нормальное вино». Я опять: «Ты че, блин, думаешь, я правда буду молдавское пить?! Ну ты даешь!» Представляешь? Молдавское! Вот козел! — Она фыркнула и с отвращением повторила: — Молдавское!.. — И вдруг опомнилась: — Ой, ладно, Люсь, я тебя заболтала… Ты сама-то как?.. А-а… а-а… понятно… А девчонки?.. Ага… Да ты что, правда?.. Ага… Ага… Отлично… А-а… А маленькая?.. Ага… Молодец, девка!.. Слушай, Люсь, может, нам сходить куда-нибудь?.. Ну да… Что?.. Ну так давай вместе!.. Ну да, с девчонками… А?.. Ну, не знаю, посидеть где-нибудь… Куда хочешь… В «Макдоналдс»? Ты че, очумела?.. Да нет… Да при чем тут?… Ну ладно, извини… это я так… Ну давай, как скажешь… Ой, брось ты, какие деньги? Что ж я, не могу вас в какой-то паршивый «Макдоналдс» сводить?.. Ну ладно, договорились… Ага… Я перезвоню… позже… Ага… ну давай… пока.
Оксана спустила ноги на мягкий ворс огромного ковра ручной работы, встала и потянулась, не забыв бросить взгляд в зеркало, в котором отразилось ее красивое тело, едва прикрытое короткой шелковой комбинашкой. Про таких, как она, говорят «ноги от ушей растут» и оборачиваются на улице: метр восемьдесят два и почти идеальные пропорции — 96–60—90,— даже лучше, чем идеальные, потому что грудь у нее своя, никакого силикона, и мужики тащатся от нее, будь здоров… Оксана никогда не могла сдержать довольной улыбки при виде своего отражения в зеркале, но сегодня созерцание своей персоны не доставило ей ни малейшего удовольствия — ей было не до того.
«И дернуло же меня Люське про это вино рассказывать… Вот, блин! Сидит она там в своей Балашихе на зарплате в пять тысяч и ни о каком вине не мечтает, даже о молдавском… А я… д-дура!.. Ладно, хоть пригласить догадалась… Надо будет ее девчонкам что-нибудь подарить, черт бы их побрал… И денег Люське дать… хотя бы сотню… или полтинник, на худой конец… А то у меня у самой сейчас… Вот, блин!»
Оксана метнулась в спальню, схватила сумочку и вытрясла содержимое на кровать. Ключи, косметика, сигареты, визитные карточки, несколько смятых стодолларовых купюр и рублевая мелочь. Оксана пересчитала. «Шестьсот баксов и полторы тысячи деревянных… Негусто». Она вздохнула, сгребла все назад в сумку, села на край кровати и задумалась.
Напрасно она вчера до трех ночи проторчала в «Шехерезаде» и нажралась — теперь пить хочется, и вкус во рту противный, и настроение поганое, и с Люськой поговорить о деле она так и не решилась, хотя времени у нее в обрез, и даже не в обрез, а еще меньше… проще говоря, у нее совсем этого времени нет, совсем, ни грамма… И чего она тянет?.. Боится она ее, что ли?..
Оксана посмотрела на часы и скривилась. Начало десятого… Надо поторапливаться. С минуты на минуту в квартире появится Толстуха, домработница, которая ее терпеть не может. «Чувствует, наверное, сука, что быть мне здесь осталось недолго… Но ничего, еще посмотрим, кто кого…»
Люську она, конечно, не боится — чего ей бояться? Люська — самая близкая ее подруга, еще со школы… Но сказать ей всю правду Оксана все равно не могла, и не потому, что не доверяла. Она боялась, как бы простодушная Люська не прокололась, потому что проколоться тут нельзя — слишком много всего поставлено на карту. Или еще нет? Или у нее еще есть возможность все переиграть и вернуть назад?
У Оксаны где-то под ложечкой появилось неприятное чувство — то ли тоска, то ли тревога, и, чтобы отделаться от него, она схватила лежавший на комоде журнал, плюхнулась на кровать, перевернула несколько страниц, рассеянно скользя взглядом по безупречно накрашенным физиономиям моделей. Но чувство тревоги не проходило.