Занавес снова поднялся, и Регина увидела сад, упирающийся в стену леса. На редкость скверно нарисованный задник напоминал олеографии, какие вешает у себя в домах беднота. Хаим в своей ложе сидел, подперев седую голову рукой, – скорее всего, спал. Вильский издалека смотрел на Регину – в этом она не сомневалась. Тем временем на сцену вышли две женщины, явно немолодые: сильно нарумяненные щеки должны были создать у зрителей иллюзию, будто перед ними юные девушки. С первых же слов Регина поняла, что речь пойдет об их отце Лире.

– Сестра, надо поговорить. – Гонерилья была похожа на Нику Пясецкую, которая умерла от дифтерита еще до войны. – У нас много общих дел, касающихся нас обеих. Кажется, отец решил выехать сегодня же.

– Видишь, как он взалбмошен. Как тебе нравится то, что произошло? И это с сестрой, которую он всегда любил больше нас! – Вторая актриса никого Регине не напоминала.

– Это у него от возраста. Хотя он и раньше плохо владел собой.

– Он был сумасбродом в лучшие свои годы. Теперь к его прежним выходкам прибавились вспышки старческой раздражительности.

– Когда-нибудь и нам попадет… – Актриса выразительно умолкла, словно предоставляя сестре решать, как им поступить.

– Надо что-нибудь предпринять. Не откладывая.

Регина вынуждена была признать, что актрисы играют очень неплохо: уровень их мастерства не соответствовал убогим декорациям. Хуже всего, однако, была реакция зала. После каждого упоминания признаков старости: взаболмошен, сумасброд, раздражителен, – зрители вскрикивали от восторга и даже наперебой подсказывали новые эпитеты. Странное поведение для людей, которые всегда почитали стариковские опыт и мудрость. Неужто Шекспир нуждается в помощи лодзинских евреев?.. Регина случайно посмотрела в сторону ложи, где сидел Вильский, но его кресло было пусто.

Если б это зависело от него, он бы не вылезал из-под кушетки. Там было темно, тихо и безопасно, и вдобавок виден разноцветный мир платьев и корсетов. Последние несколько недель уже само слово «белье», означающее нечто непосредственно соприкасающееся с женским телом, звучало в его ушах обещанием еще неведомых ощущений, а сейчас, достань ему смелости, он мог дотронуться до панталон, свисающих с кушетки у него перед носом. И он рискнул это сделать, однако никакого трепета не ощутил, зато нестерпимо захотелось чихнуть. У него и раньше першило в горле от пыли, а сейчас в носу засвербело от запаха духов, непохожих на духи пани Регины. Пахло давно увядшими ландышами, путом и, кажется, винным уксусом, хотя в этом Марек не был уверен. Досаждала и мысль о том, что под кушеткой наверняка очень грязно: можно было вообразить, с какой миной пани Регина посмотрит на его одежду. Здравый смысл подсказывал, что рано или поздно придется отсюда вылезти, и Марек осторожно высунул голову, а затем и руку. Но в этот самый момент он услышал женский смех и скрип двери и едва успел спрятаться обратно.

Две женщины в белых туниках показались ему призраками, прекраснее которых он в жизни не видел. Тут Марек поспешил сам себя одернуть: он ведь вообще никогда никаких призраков не видел, так почему же эти – самые прекрасные?! Одна женщина явно была в плохом настроении. Сев перед зеркалом, она стала трогать свое лицо. Впрочем, опасность, как вскоре выяснилось, грозила ему со стороны другой женщины, которая вошла, что-то весело напевая. Как Марек понял, она была в кого-то влюблена. Минуту покружившись по комнате, веселая женщина с визгом бросилась на кушетку. Даже будь она лилипуткой, результат этого дикого прыжка мог стать для Марека весьма плачевным. Обнажившиеся пружины видавшей виды кушетки и без того угрожающе торчали над ним, словно стилеты, а под тяжестью женщины опустились еще ниже. К счастью, тяжелее всего оказалась средняя часть ее тела: резкий удар пришелся по животу, а лицо не пострадало, хотя одна из пружин чуть не задела нос. Вдобавок рот и глаза засыпало морской травой, отчего стало трудно дышать и еще больше захотелось чихнуть. Но Марек даже не пикнул и был вознагражден за свое мужество: тяжелая тетка вскочила с кушетки, позволив пружинам подняться, и опять принялась танцевать.

– Поторопись! – сказала женщина у зеркала. – И не думай, он на меня тоже так смотрел. Целых два раза…

– Ты прекрасно знаешь, что тут нечто большее, – ответила веселая, однако послушалась и перестала кружиться по комнате.

Со своего места Марек видел только ее тело в белой тунике, и этого ему было достаточно. На мгновенье исчезнув из поля зрения, женщина появилась снова и небрежно бросила, как будто прямо на Марека, черное с золотой каймою внизу платье. Свесившийся с кушетки золотой атласный подол так и просился, чтобы его потрогали, но Марек не осмелился даже шевельнуть пальцем. И тут произошло то, на что он никак не рассчитывал, хотя одновременно ждал всем своим существом – с той самой минуты, когда увидел входящих женщин.

Хохотушка приподняла край белого одеяния, и взору Марека открылись сперва лодыжки, а затем мощные бедра. У него закружилась голова, но он держался, потому что вот-вот должны были показаться трусики. И показались: розовые, довольно большие – но ведь и тело было не маленькое. Сбросив верхнюю одежду, женщина предстала перед Мареком во всей своей красе. Нагрудник, тоже розовый, казалось, вот-вот лопнет под напором могучей груди, а молочно-белая, кое-где усеянная веснушками кожа так и сверкала – возможно, вспотела после танца, а может, такая уж была от рождения. Женщина потянулась и подняла руки, приглаживая волосы, – Марека ослепили рыжие кудряшки у нее под мышками. Подойдя к зеркалу, она взяла со столика металлический флакон и, нажимая резиновую грушу, принялась брызгаться одеколоном. Зрелище стало еще более восхитительным, поскольку при этом она выгибалась в разные стороны, и на пышном ее теле образовывались мягкие складочки, которые исчезали, чтобы возникнуть в другом месте, словно приглашая ими полюбоваться. Наконец, овеянная запахом лепестков розы, она направилась к кушетке за черным платьем. И тут увидела Марека.

Разумеется, следовало предвидеть такой поворот событий и забраться поглубже, но теперь ему уже было все равно. Женщина открыла рот – то ли от потрясения, то ли с намерением закричать, – но тотчас закрыла. С минуту они с Мареком смотрели друг другу в глаза.

– Немного тебе досталось, бедняжка, – пробормотала она и отложила платье.

– Ты что-то сказала? – спросила подруга.

– Если б сказала, ты бы услышала.

Уже не глядя на Марека, она оттянула резинку трусов. Вначале он увидел пупок – большой, как кратер, и столь многообещающий, что ему захотелось целиком погрузиться в его тепло. Однако следом появилась неопалимая купина, по сравнению с которой кудряшки под мышкой были всего лишь скромными островками мха. Марек смотрел, как зачарованный, но быстро перестал вообще что-либо видеть, так как потерял сознание.

Регина почти не сомневалась, что актриса, которая в «Короле Лире» была Гонерильей, сейчас королева. По-видимому, это «Ричард III».

– Так что ж король ваш должен делать? Сдаться? Он сдастся. – Ричардом был актер, до того не появлявшийся на сцене, однако играл он хорошо: не возводил глаза к небу и не строил страдальческих мин. – Всему он подчинится. Королевский свой титул должен потерять? Бог с ним! Я драгоценности отдам за четки, дворец великолепный – за пустыню… И всю мою обширную державу – за маленькую бедную могилку, безвестную могилку.