Полк графа Корнуолла был смят фланговым ударом Монфора. Оказавшись в плотном кольце солдат противника, отрезанный от своих рыцарей, брат короля принялся отчаянно прорубаться на свободу. Вырвавшись из самой гущи схватки, он пришпорил коня и понесся по полю. Когда отряды его вассалов последовали за ним, трубя отступление, битва за центр распалась на отдельные схватки. Остатки полка Корнуолла, лишившись своего предводителя и охваченные паникой, стали попросту разбегаться. Мятежники воспрянули духом и с победными криками устремились за ними в погоню. Разбитый в центре полк подставил под удар фланг полка самого короля. Беспорядок, воцарившийся в рядах противника, вдохнул новые силы в людей Монфора. В передовых порядках Генриха возникали все новые и новые бреши, в которые врывались рыцари Монфора. Симон де Монфор провозгласил крестовый поход против своего короля. Похоже, Бог оказался на его стороне.

Повсюду зазвучали крики:

— Отходим! Отходим!

Король Генрих вместе со своими рыцарями возглавил поспешное отступление, больше похожее на паническое бегство. Королевский штандарт развевался позади него, когда он пришпорил своего скакуна, посылая его вниз по склону, обратно в Льюис. Лорд Аннандейл обнаружил, что неуправляемая сила подхватила его и несет помимо воли. Какой-то рыцарь упал на всем скаку перед ним, и лошадь его забилась на земле, вздымая клубы пыли. Брюс дал шпоры своему жеребцу и перепрыгнул через упавших, и копыта его коня взбили меловую пыль, когда он приземлился. Кое-кто из его людей ухитрился держаться поблизости, и он видел их рядом в прорези шлема. Кругом царила паника, и королевская пехота в панике бежала по склону холма впереди конницы.

По всему Льюису пылали факелы. Наступал вечер, и едкий дым плыл над крышами домов. Во дворе одного из зданий, расположившихся на некотором удалении от замка, в сгущающихся сумерках пылало целое созвездие.

В келье небольшого монастыря Льюиса томились в ожидании четверо мужчин. Один из них сидел на единственном в келье тюфяке, обхватив голову руками, другой прислонился к стене возле двери, полузакрыв глаза, а третий сидел прямо на голом полу, подтянув колени к груди. Четвертый стоял у окна, глядя на темные силуэты зданий приората, вырисовывавшиеся на фоне подсвеченного огнями неба.

До слуха Брюса доносилось ржание лошадей, которых сейчас добивали. Они были слишком тяжело ранены в битве, чтобы их вылечить. Жалобные стоны коней заглушал громкий пьяный смех и хвастливые песни людей Монфора, которые не замедлили отпраздновать свою победу. Брюс ясно видел их сквозь паутину оконного переплета кельи. Он оглянулся, заслышав чье-то горестное всхлипывание. Джон Комин у дверей по-прежнему не открывал глаз, а Баллиол все так же сжимал голову руками. Брюс догадался, что всхлип донесся со стороны третьей фигуры, съежившейся на полу. Оруженосцу вряд ли было больше восемнадцати: он был немного младше его первенца, оставшегося в Шотландии. В тусклом свете факела его глаза казались бездонными озерами. Брюс недовольно фыркнул, глядя на Баллиола, хозяина оруженосца, который даже не соизволил поднять голову. Спустя мгновение он вновь отвернулся к окну, не желая утешать чужого слугу. Кроме того, ему нечего было предложить несчастному юноше, потому что какие могут быть утешения перед лицом поражения и смерти?

Несколькими часами ранее, после того как битва на холмах Даунса обернулась полным разгромом, вассалы Генриха бежали под защиту монастырских стен, где король разбил свой лагерь по прибытии в Льюис. Остатки кавалерии рассеялись по всему городу, ища укрытия где только можно. Пехоте повезло намного меньше. Неспособная к быстрому бегству, которое продемонстрировали конные рыцари, она стала легкой добычей для воинов Монфора. Но гибель пеших воинов, хотя и жестокая и безжалостная, была, по крайней мере, быстрой. А унижение тюремного заключения, когда приходилось ждать, что твою судьбу решит другой человек, представлялось Брюсу намного худшим уделом. В бою у мужчины, по крайней мере, был выбор — как сражаться и как погибнуть. Во всяком случае, он был свободен. Здесь и сейчас выбора не было. И перспектива утратить власть над собой страшила Брюса сильнее физической смерти.

Король и его люди едва успели забаррикадироваться в монастыре, как армия Монфора ворвалась в город. Приорат был окружен, и мятежники выставили перед его воротами нескольких пленников, захваченных на поле боя, включая графа Корнуолла. Монфор явно получал неизмеримое удовольствие, когда крикнул королю, что его брат позорно бежал с поля битвы и спрятался на мельнице. Затем он пригрозил казнить графа у всех на виду, если король откажется принять его условия капитуляции. Подобная угроза казалась невозможной, потому как вот уже более двух столетий в Англии не казнили ни одного графа, и это было против всех и всяческих правил войны. Но Монфор вел далеко не обычную войну: он поднял мятеж против своего короля и пытался заполучить власть над королевством. Генрих, потребовал Монфор, должен сдаться на милость победителя и дать согласие на то, чтобы страной от его имени правил совет баронов. Сам он останется королем лишь номинально, лишившись всех полномочий и передав их этому совету.

Брюс вместе со своими рыцарями находился в трапезной, когда туда ввалились пять человек. Один был тяжело ранен, и его поддерживали под руки двое товарищей. Все они были покрыты грязью и кровью с головы до ног, да и пахло от них просто омерзительно. Возглавлял их лорд Эдуард. Вместе с остальными Брюс выслушал рассказ молодого человека о том, как он наголову разбил бегущую пехоту Монфора, преследуя ее на протяжении нескольких миль, но потом, вернувшись на поле боя, обнаружил, что все уже кончено. Его полк атаковали в тот самый момент, когда он собирался войти в город. Эдуарду удалось бежать и, сообразив, что отец наверняка укрылся в приорате, он пробрался в монастырь мимо войск Монфора по канализационной канаве.

Вскоре после этого в трапезную пожаловал сам король. Тревога и облегчение на лице Генриха быстро сменились гневом, и на щеках его выступили пятна жаркого румянца, когда он принялся бранить своего сына, требуя объяснений, почему тот покинул поле битвы. Эдуард стоял на своем, возвышаясь над отцом, как башня. Высокомерным тоном он заявил, что рассчитывал на то, что его отец сумеет оборонить собственные фланги. В наступившей тишине Генрих, казалось, стал меньше ростом и съежился. Гнев его испарился вместе с решимостью, когда он объяснил сыну, что у него не осталось иного выбора, кроме капитуляции. Эдуард горячо возражал, утверждая, что у них достаточно припасов и что они могут продержаться здесь сколь угодно долго. Но теперь настал черед короля проявить твердость. Монфор пригрозил казнить его брата. Так что все кончено.

— Ты решил нашу судьбу, когда покинул поле битвы, — закончил Генрих. — И теперь тебе предстоит познать горечь поражения. — Он повернулся лицом к собравшимся, которые до сей поры молча внимали ему. — Как и всем вам. Я принял решение.

Переговоры между королевскими силами и мятежниками продолжались, но теперь оставалось уладить лишь некоторые формальности. По приказу Монфора все, кто оказался в монастыре, разделились по рангу и местности, из которой прибыли, и сдали оружие. Приорат, бывший некогда их убежищем, превратился в темницу, где им придется ждать до тех пор, пока Монфор не определит их дальнейшую судьбу. Эдуард останется заложником, а Генрих вернется в Лондон, где ему предоставят такую же ограниченную свободу, как и его захваченному в плен сыну.