Хозяева леса тасуют мир во время Восьмой Луны, так что можно проснуться в совершенно незнакомом месте. Не говоря уже о том, что выбраться из него будет нереально.

— Но тогда дорога весной…

— Будет почти точно такой же, какой была прошлой.

— Но как же так?

— Обычно говорят про Порядок и Хаос. Мой Учитель говорил про Стабильность и Изменчивость. Весной Стабильность максимальна, поэтому почти всегда можно знать, что ждет тебя за поворотом, — если только ты не идешь в гости к магу. В летний солнцеворот стабильность достигает пика — и начинает скатываться вниз. В Седьмую Луну, во время жатвы, нечисть часто выходит к границам городов. Во время Восьмой Луны мир абсолютно Изменчив. Ничего не может оставаться постоянным за заговоренной чертой. После наступает зима — когда все замирает, до новой Первой Луны, весны, когда мир проснется Стабильным снова. Так вот Одаривающий — это ходячая Восьмая Луна. Надо обладать Силой или удачей, чтобы, придя к нему, найти его дом. Собственно, это и является испытанием — для заключения Договора надо всего лишь найти Одаривающего.

— Получается не у всех?

— Получается очень редко. Как правило, приходится учиться лет тридцать без всякого Договора, накапливая могущество год за годом. Правда…

— Что?

— Это могущество нельзя потерять.

— А ты можешь?

— Да. Я заплатил за могущество отказом от любви. Не от плотской — Одаривающий говорил, молодому человеку без нее слишком сложно. От эмоции. От чувства.

Света вздрогнула.

— Ты не можешь полюбить?

— Могу.

— Ты умрешь? — Я видел, как она испугалась. За меня. Я видел, как смешались ее мысли. Бедная девочка.

— Нет. Просто Договор потеряет силу. А я — потеряю Силу. Это не вечный Договор. Только аренда.

Света молчала.

Я помог ей заснуть.

Хозяева не пытались играть с нами — переход превращался в прогулку по осеннему лесу. Воздух был согрет лучами летнего солнца. Золотилась и красовалась листва.

И так хотелось отказаться от Договора. Согласиться, что я слишком молод, чтобы быть магом.

— У нас может получиться? — спросила Света. Я мог бы переспросить — что, но я понял. А она знала, что я понял.

— Да.

— Но ты боишься?

— Нечисть не бросается на нас только потому, что стоит защитный барьер. Если днем я еще, возможно, сумею отбиться от чудищ, то ночь мы не сумеем продержаться точно. Сейчас я удерживаю мир стабильным — не каждому магу это под силу, к счастью, я могу. Как только уйдет Сила, мы потеряемся. Навсегда.

— Но… когда дойдем до города…

— Через два дня.

— Может быть…

— И что мы будем делать? Я не умею ничего. Я даже колдовать толком не научился — хапнул на халяву.

— Что-нибудь придумаем.

— Может быть.

— А почему бы нам не полететь?

— Неправильно построен вопрос, — улыбнулся я.

— Почему?

— Еще проще было бы просто перейти к воротам того города.

— Почему?

— Во-первых, мир Изменчив. Такой переход мог бы дать непредсказуемый результат. Вплоть до гибели. Летать в Восьмую Луну тоже опасно. Впрочем, что не опасно во Время Восьмой Луны?

— Но?

— Но есть и другая причина. Они должны знать, что произошло в нашем городе. А гонец с сообщением, скорее всего, именно полетит.

— Зачем им знать?

— Потому что пусть лучше они обсудят событие, перемоют наши кости и немного успокоятся, чем если мы прилетим, получим прием, а потом будем снова изгнаны — за обман.

— Но…

— А если мы сразу расскажем, нас сразу и выгонят. Кроме того, мне нельзя сейчас появляться в блеске славы. Если я буду унижен и скромен, есть неплохой шанс обосноваться в городе — медиком, например.

— А если ты перестанешь быть магом?

— Нас могут просто не пустить. Зачем им лишний оборванец? Тебя, возможно, примут — красавиц…

— Замолчи! И не смей, слышишь, не смей…

— Слышу.

Дверь в любовь постепенно теряла запоры и замки. Оставалось только посильнее нажать плечом…

Вечером Света захотела искупаться — привести себя в порядок перед входом в город. Я не возражал, только присел на берегу защитить ее в случае чего.

Она не стеснялась — скорее, наоборот, хотела, чтобы я видел ее.

Я и в самом деле был молод — и кровь играла в жилах.

Света ушла под воду без вскрика, и будь я затуманен чувствами еще чуть-чуть, наверное, водяной утянул бы ее на дно.

Я вскочил и Ударил, не рассчитывая, не думая. Я испугался.

Сила рассекла воду, обнажила ил, выплеснула волну на берег. Завизжал водяной, отпустил жертву, умчался на глубину.

Нахлынувшая вода едва не сбила меня с ног. Принесла Свету почти прямо в мои объятья.

Отпустил я ее, только отойдя шагов на сто, испуганно смотрел в ее широко распахнутые глаза, в побледневшее лицо.

— Ты в порядке? — кричал я.

Прошел страх, прошел шок — щеки порозовели, глаза стали осмысленными.

Мы сидели так близко. Глаза в глаза. Синие глаза, как небо. Губы в губы…

— Ты что, сдурел?! — закричал над ухом водяной. Я подпрыгнул, обернулся к пострадавшему. — Я же только пошутить хотел, т-твою… рубашку в лоскуты! Что я, не видел, что она с тобой?

— Извини, — сказал я.

— Извини! И это все, что ты можешь сказать?! Чему сейчас учат магов?!

— Я…

— Вижу, что не ученик! А Одаривающий куда смотрит?! Мальчишке дарить Силу!

— Тише! — рявкнула Света.

— Да молчи ты уж, дура, — вздохнул водяной. — Вам осталось-то всего ночь продержаться. Завтра уж слюбитесь…

Ночью я долго лежал без сна, глядя в такое высокое летнее небо в начале октября. Во Время Восьмой Луны возможно все. Даже выйти двадцать четвертого сентября и через пять дней прийти в другой город пятого октября.

Света спала, уткнувшись в мое плечо, под моим плащом.

А я знал, что должен делать — для нее. Для себя.

Скрипел зубами — и выпалывал любовь.

Мою.

И ее.

Было больно.

Утром закончилось бабье лето.

Я достал из мешка теплые плащи, поставил над нами по магическому тенту — моросил мелкий противный осенний дождь. Листья потеряли позолоту, под ногами захлюпала грязь. Холодный ветер больше не нес забавных паучков.

Света смотрела на меня, пытаясь найти где-то в глубине себя любовь.

Я хорошо знал свое дело — она нашла только пепел, уже остывший. Девушка пыталась его раздуть, отыскать хоть одну несгоревшую головню. Я только грустно улыбался.

За завтраком и последние километры до города шли молча.

Света почти догадалась, что случилось, но в последний момент запретила себе думать об этом. Ей не хотелось верить, что она любила холодное и мерзкое чудовище, равнодушно затоптавшее