— Как называется то, по чему бегают твои пальцы?

Явный подвох. Старший брат прыскает в кулак.

— К… клавиши… — Младший растерян.

— Именно, — произносит отец с важностью, — клавиши, а вовсе не горячая…

— Сковородка! — радостно кричит Фридеман. Он уже это проходил.

— Правильно, — подтверждает отец. — Вот и ни к чему так резко отдергивать пальцы.

Филипп Эммануэль некоторое время тщетно пытается найти золотую середину.

— Что-то я устал, — говорит Бах-старший, — прекратим занятия.

Мальчики не уходят из комнаты, ожидая. Отец будто не замечает их, погруженный в свои мысли. Медленно он садится за клавикорды и начинает играть ту самую инвенцию. На простой и прозрачной музыкальной фактуре его мастерство слышится более выпукло, чем если бы он нагромождал виртуозные пассажи. Дети не узнают фрагментов, знакомых до боли в пальцах. Неужели «их» инвенции могут звучать столь величественно?

Проходит немного времени, и сыновья Баха переходят на следующую ступень — начинают пробовать себя в сочинении. Трепеща от волнения, приносят отцу на суд первые многоголосные партитуры.

На листке Филиппа Эммануэля нотки круглы и аккуратны. Фактура прозрачна — каждый звук согласован с правилами. У Фридемана — то здесь, то там кляксы. Рука едва успевает за фантазией, приносящей юному композитору необычные созвучия. Вот этот аккорд кажется ему особенно удачным. Братья поочередно ставят нотные листки на пюпитр и внимательно смотрят на отца, пытаясь угадать его реакцию.

Тот пробегает ноты глазами. Изредка пальцы шевелятся, помогая лучше осознать прочитанное.

— Ну… неплохо, — бормочет он, изучая Фридемановы каракули. Доходит до заветного аккорда и недовольно морщится: — Пачкотня!

Старший сын расстроен. Ему казалось, в этом месте удачнее всего. Пусть не по правилам, но как красиво! Отец всегда говорит: главное, чтоб хорошо звучало.

— Аккорд — это «согласие», — поясняет Бах-старший. — Согласие между голосами. Каждый голос — как человек, выражающий свою мысль. В твоей пьесе три достаточно интересных собеседника, но они постоянно перебивают друг друга. Не беседа, а гвалт торговок на рынке. Здесь же ты вообще заставляешь их бросать свои мысли где попало и участвовать в этом аккорде только потому, что он кажется тебе красивым! Так внезапно разговор может прерваться только от пушечного выстрела!

— Но… может, здесь и есть выстрел? — В глазах Фридемана надежда.

Отец разводит руками:

— Не получается твоя пушка.

— Ну почему же, папа? — возражает сын, осмелев. — Вдруг они втроем беседовали, а пушка рядом как пальнет!

— Пушку нельзя изображать таким красивым аккордом! — не соглашается с ним младший брат и смотрит на отца, ожидая похвалы, но тот качает головой:

— В музыке не может быть некрасивого в принципе, она — часть Божественной гармонии. Дело в другом. Если пушка выстрелила — беседа уже не может продолжаться в том же тоне. Нужно сменить аффект. В целом ты идешь правильно, только нужно быть аккуратнее.

Он возвращает листок озадаченному Фридеману и смотрит работу младшего сына. В ней не к чему придраться. Филипп Эммануэля чувствует себя уверенно. Он потратил очень много сил на изучение правил, и голоса у него сочетаются без единой ошибки. Бах-старший проглядывает ее до конца. Филипп Эммануэль опускает глаза, внутренне улыбается, ожидая похвалы. Но отец недоволен:

— Ты совсем не даешь голосам свободы. Они задыхаются!

Филипп Эммануэль чуть не плачет:

— Но все ведь сделано по правилам, отец!

— Ты увлекся средствами и забыл про цель. Правила нужны не для того, чтобы их тщательно соблюдать. Они всего лишь — золотая рамка для Божественной гармонии. Творца нельзя прославлять скучным исполнением законов. Нужно создавать красоту…

…Подобные сцены, несомненно, происходили между Бахом и его сыновьями. Мы не имеем их точной записи, это не главное. Важно творческое кредо Иоганна Себастьяна, которое он передавал всем своим ученикам, а сыновьям просто досталось больше уроков. Делая музыку, Бах всегда руководствовался здравым смыслом и добросовестностью. А главное — он всегда сочинял ее, независимо от жанра, для прославления Творца.

Есть мастера, подавляющие учеников. Как правило, после них остается огромный цех эпигонов, пусть и хорошо овладевших профессией. Лишь самые лучшие учителя добиваются высоких результатов, не навязывая своего мироощущения, но помогая ученику стать самим собой.

Иоганн Себастьян относился к последним. Его сыновья композиторскими манерами совсем не похожи друг на друга. Никому бы и в голову не пришло упрекать их в подражании отцу. Они выглядели яркими звездами на фоне своего глубокоуважаемого, но немного старомодного папаши. Наверное, они бы очень удивились, узнав, кто из Бахов окажется в моде спустя двести с лишним лет.

Размеренно и счастливо текли дни Иоганна Себастьяна в Кетене. Много лет спустя он скажет: в этом благодатном месте он «всю жизнь пробыть полагал». Более нигде его так не уважали. Жалованье он получал равное с гофмаршалом — вторым по величине придворным чином. Музыкантов никогда не ценили столь высоко. Князь считал его почти членом семьи. Когда Мария Барбара родила своего последнего ребенка — на крещении младенца присутствовали царственные особы, что было немыслимо даже представить для человека неаристократического происхождения. К сожалению, младенец не прожил долго.

Бах и Леопольд Ангальт-Кетенский вместе, как приятели, ездили на курорт в Карлсбад (нынешние Карловы Вары). Вероятно, именно там, в приятной обстановке, аккомпанируя царственной скрипке князя, наш герой привлек внимание Христиана Людвига, маркграфа Бранденбургского. Возник разговор о стилях. Маркграф оказался ценителем всего итальянского. Ну а Бах вспомнил веймарское музицирование со скрипачом Пизенделем — тем самым другом Вивальди, которого чуть не упекли за решетку, спутав с итальянским преступником.

— Итальянцы все же неподражаемы, — должно быть, сказал маркграф, — на нашей германской земле никогда не родится подобного изящества.

На что князь Леопольд, наверное, возразил:

— Я согласился бы с вами, если бы не слышал итальянских вариаций нашего дорогого Баха.

— А как, должно быть, было бы интересно соединить итальянское и германское! — размечтался правитель Бранденбурга. — Можно ведь написать настоящий итальянский концерт, но в немецкой манере.

Такая или похожая сцена стала толчком к созданию знаменитых Бранденбургских концертов. Правда, появились они спустя несколько лет после разговора.

Помимо своей весьма приятной придворной службы Бах имел учеников. Количество их возрастало год от года. Многие хотели позаниматься или хотя бы познакомиться с победителем «версальца» Маршана.