Как-то незаметно в голове Иоганна Себастьяна начал складываться свадебный кводлибет: мелодия, а потом и текст:

Подобные двусмысленности в свадебных текстах являлись традицией, но Бах, по-видимому, находил в них особый вкус. Тихий звон шутовских бубенцов, изображенных на портрете прадедушки, гармонично вплетался в возвышенное звучание его кантат и ораторий.

В то время многие композиторы писали тексты для кводлибетов. Телеман, создавший их в юности не один десяток, впоследствии стыдился этих своих опусов. «Среди них есть много таких, которые я теперь уже вряд ли взялся бы описать по причине их слишком большой вольности и чрезмерно “соленых намеков”, — говорил он. Бах же и не думал открещиваться от шаловливых виршей. Он собственноручно вписал текст кводлибета в нотную тетрадь своей Анхен.

3 декабря 1721 года в книге придворной церкви светлейшего князя появилась запись: «Господин Иоганн Себастьян Бах, здешний великокняжеский капельмейстер, вдовец, обручен по княжескому приказанию с девицей Анной Магдаленой, младшей дочерью Иоганна Каспара Вильке, саксонско-вейсенфельского придворного трубача».

Венчание произошло не в церкви, поскольку она была кальвинисткой, а на дому. Отсюда и «по княжескому приказанию».

Сам Леопольд также довел свой роман с принцессой Ангальт-Бернбургской до логического завершения и обвенчался с ней спустя неделю после свадьбы своего капельмейстера.

Не все Бахи поддержали Иоганна Себастьяна в выборе супруги.

«Нехорошо вдовцу на четвертом десятке брать в жены двадцатилетнюю», — говорили одни.

«К тому же рано он женится. Со смерти Марии Барбары не прошло и полутора лет», — вторили им другие.

Третьи, наоборот, вступались за господина капельмейстера: «Это только из-за детей. Негоже детям оставаться без матери. А она добра и трудолюбива».

Всем не угодишь, да Бах и не привык прислушиваться к чужим мнениям. Он радовался, найдя в новой жене друга и единомышленника. Пестовал ее музыкальный дар. Она уже играла гораздо лучше, исполняя специально для нее написанные пьесы из ныне знаменитой «Нотной тетради Анны Магдалены Бах».

Жизнь покатилась дальше. Баха все так же ценили в Кетене. Вот только болезненная княгиня Фридерика Генриетта после свадьбы вообще перестала переносить музыку. Концерты, репетиции и просто музыкальное общение свелось к минимуму. Хотя княжеская капелла и не думала распадаться. Музыканты продолжали поддерживать высокий уровень. А князь Леопольд взял молодую супругу своего капельмейстера на службу певицей с жалованьем в двести талеров — вот уж совсем не лишние деньги!

Но жизнь в зачарованном саду доброго князя постепенно перестала устраивать нашего героя. Он вдруг вспомнил слова Лютера: «Я очень хотел бы видеть все искусства и особенно музыку на службе у Того, Кто их создал и дал нам».

Бах не делал различия между духовной и светской музыкой в смысле качества, считая, что Бог живет и в той и в другой. Помнится, тринадцать лет назад он чувствовал небывалый подъем, сменив дилетантский хор Мюльхаузена на роскошь капеллы герцога Веймарского, а потом радовался еще больше, получив бразды правления над капеллой княжеской. И сейчас он не перестал ценить профессионализм и совершенство звучания, только сердце звало его к миссионерскому подвигу. А нести слово Божие через изящные инструментальные пьесы, которые, кроме князя, мало кто слышал, не представлялось достаточно убедительным.

К тому же во время своих гамбургских метаний Иоганн Себастьян заимел партитуру генделевских «Страстей по Матфею» — масштабных, с хорами и оркестром. Вот к чему стремилась его душа! Но в кальвинистском Кетене такой жанр был невозможен, даже при самом большом расположении Леопольда.

К тому же дети… Как ни ценил композитор дружбу князя, но мысль стать кальвинистом не могла прийти ему в голову. В кальвинистском же Кетене были, как нетрудно догадаться, большие трудности с лютеранскими школами.

Поэтому, когда летом 1722 года в Лейпциге умер Кунау, занимавший пост кантора Томасшуле, Бах серьезно задумался, но подавать заявку на соискание долго не решался. И правильно делал. Поначалу место, уже по традиции, предложили «удачливому куму» Телеману. Кстати, на этот раз предложение казалось вполне логичным. Телемана, пользующегося большой известностью, особенно хорошо знали в Лейпциге. Там он когда-то окончил юридический факультет, а потом работал органистом в Новой церкви.

Телеман поначалу согласился, но потом, посчитав, что ему хватает Гамбурга, отказался. Действительно, работать сразу в двух крупных городах — это уже чересчур.

Тогда Бах подал заявку. Но члены лейпцигского магистрата ему вовсе не обрадовались. Кто такой этот Бах? Виртуоз, победивший другого виртуоза и получивший в подарок кольцо от какого-то князя за цирковые выкрутасы на органе. Так кантору вовсе не нужно ни на чем играть. Он должен уметь создавать достойную духовную музыку, а кантат Баха никто в Лейпциге не слышал. Он работает в Кетене при еретическом кальвинистском дворе — насколько тверда после этого его собственная вера? К тому же он не очень-то образован, а должен учить школяров, служа им всяческим примером. Ко всем этим тяжелым недостаткам он еще и непокладист.

В общем, не отказывая Баху, магистрат надеялся на лучшую кандидатуру. Не согласился Телеман, зато еще оставался Кристоф Граупнер. Вот уж действительно хороший композитор, зарекомендовавший себя при дармштадтском дворе. При настоящем дворе, а не таком захолустном, как этот еретический Кетен.

Граупнер хотел принять предложение лейпцигского магистрата, но не смог договориться с ландграфом Гессен-Дармштадтским, у которого служил. Тот, в отличие от светлейшего Леопольда, повел себя по-феодальному и отказался отпускать своего музыканта.

Тогда в Лейпциге все же скрепя сердце согласились на кандидатуру Баха. Именно: скрепя сердце. В истории остались слова бургомистра: «За неимением лучшего обойдемся средним». Единственное доброе слово в защиту Баха было произнесено его несостоявшимся конкурентом Граупнером.

Итак, после Кетена, где Баха буквально носили на руках, он едет в Лейпциг — добиваться признания буквально с нуля. При этом не сказать, чтобы его манили какие-то баснословные гонорары или великая слава. Престижа тоже не могло найтись в смене должности капельмейстера на кантора, наоборот — этот шаг принес ему понижение социального статуса. К тому же Анна Магдалена, успехам которой так горячо радовался супруг, при переезде теряла высокооплачиваемую службу, а в Лейпциге ей уже ничего не светило, поскольку в то время женщин-музыкантов в городские структуры почти не брали. Тем не менее Бах уезжает.