перед отъездом я узнал, что от меня, собственно говоря, хотели: вечером в связи с моим успешным возвращением в цивилизацию из длительного путешествия на север Сибири городское купечество устроило в мою честь праздник, на который пришла вся местная знать. У входа в праздничный зал была установлена арка, обвитая цветами, и когда я через нее проходил в сопровождении городских вельмож, из уст сотен человек слышалось: «Многая лета представителю Дании в Сургуте, северному путешественнику, фарерцу С.П.!» Я был необычайно растроган этим неожиданным проявлением сургутского благородства и гостеприимства. Отвечать в качестве представителя Дании на лестные речи, произносившиеся во время праздничного ужина, на русском языке, который я знал так плохо, было нелегко. Праздник завершился балом, который длился до утра. На следующий день я попрощался со своими знакомыми. Поскольку дорога между городом и Тундреной была наезжена, мне разрешили проехаться по ней одному, дав послушных лошадей. С наступлением темноты я приехал в небольшую деревню, состоявшую из трех маленьких избушек, в одной из которых я и переночевал. Там было только одно помещение, служившее спальней, гостиной и кухней, но этот бедный дом был очень уютным. Пол и скамьи были выскоблены ножом и песком до белизны. Избушка обогревалась маленьким четырехугольным очагом из тонкого прокатного железа. Перед тем как я лег спать на пол, хозяйка избы, одинокая вдова, предложила мне хлеб с чаем и даже яйца с несоленым маслом.

Когда я приехал в Тундрену, специально вызванный из Сургута священник должен там был крестить юрака-самоеда. Крестным отцом был русский Алексей Никонорович, племянник Мамеова из зимовья на Тазе.

На полу прихожей частного дома, где должно было пройти крещение, находилась купель с водой, вокруг которой стояли священник, диакон, крестный и сам абориген, облаченный в длинный кафтан из грубого серого сукна. Священник обладал очень невыразительной, ни о чем не говорящей внешностью, его красное, худое лицо свидетельствовало о слабом характере, непричесанные растрепанные волосы спадали на плечи. Потрепанная, некогда черная ряса стала серо-коричневой от старости и изношенности. Поп зажег две маленькие восковые свечи, дав одну крестному, другую – юраку. Женщина через порог протянула кружку воды, которую поп вылил в купель, где он тут же помыл руки. Потом он взял бутылку с маслом для помазания аборигена. Масло в бутылке взболтали, потом налили немного в пробку. Поп помазал лоб и щеки юрака, произнося какие-то молитвы. Затем священник через крестного, который к тому же выступал переводчиком, попросил аборигена снять с себя кафтан и встать в купель, где непосредственно и произошло крещение, в ходе которого поп своей рукой черпал воду на его голову. Когда дрожащий юрак, по которому стекала вода – он впервые в жизни помылся, – сошел с купели, поп повесил ему на шею крест. Потом он взял материю темного цвета, помочил ее в купели и выжал над ногами, руками и лбом новокрещенного, после чего все – священник, диакон, крестный и абориген – прошлись вокруг купели, причем первые трое пели: «Да смилостивится над тобой Господь! Да смилостивится над тобой Господь!» Потом они остановились, и поп прочел молитву из книги, а затем протянул крестному и новокрещенному распятие, которое те поцеловали. Затем юраку дали одеть белую рубаху, и поп, состригая с его волос четыре локона – один со лба, два с ушей и один с затылка, – дал ему христианское имя, после чего крещение было завершено. Никакого предварительного обучения основам христианства, ничего кроме самого действа. Юрак ничего не понял в этой церемонии, однако получил в дар от крестного немного табака и новую рубашку (которую он никогда не будет стирать и, наверное, вскоре выбросит или же начнет использовать для украшения идолов).

Зимой в здешних северных деревнях мало чем можно заняться. Люди целый день сидят дома и бездельничают, а если что и делают, то занимаются этим лежа, устраиваясь удобно на печи или на полатях. В случае необходимости жена может выйти в поле набрать сено или в лес за хворостом. Некоторые занимаются подледным ловом или охотятся на лис и других зверей.

Капитан Миккельсен, вернувшись в Тундрену, перед своим отъездом организовал еще несколько вечерок. Среди молодых девушек он в последний вечер выбрал себе невесту. Когда он собирался с ней поехать на юг, всю деревню пригласили на помолвку. На праздник пришли много женщин, которые сначала напились, а потом начали неразборчиво и гнусаво петь свадебные песни. Содержание было такого свойства, что у них еще до произнесения слов от одной мысли об этом потекли горькие слезы. Также там играла музыка. После окончания пиршества в честь помолвки я покинул деревню и направился в Тобольск и Тюмень.

Глава XIX

Из деревни Тундрена в Тюмень

На первой станции. – Игры и песни остяков. – Проезжая дорога. – Спутники в поездке. – Сани переворачиваются. – Полынья в испарениях. – Управляющая станцией делает различие между пассажирами. – Почтение по отношению к «немцу». – «Ваш паспорт!» – В зале ожидания у губернатора Тобольска. – Город Тобольск. – В Тюмень. – Голод и отсутствие почтовых лошадей. – Ссыльный чиновник. – Через татарский город с мечетью

Поскольку мне не удалось раздобыть почтовых лошадей, я отправился на крестьянской лошади на ближайшую станцию. Г-н Миккельсен, который должен был нанести деловой визит на пароход, стоявший во льду в Обской губе, поехал со мной в другой повозке со своей будущей женой. Пока меняли лошадей, мы зашли к крестьянину и пробыли там больше запланированного: женщины в деревне знали девушку, с которой был обручен г-н Миккельсен, хотели ее поприветствовать и попрощаться с нею. Принесли водку, женщины начали петь как веселые, так и грустные песни. После каждой песни одна из женщин проносила чашку перед присутствующими мужчинами – больше всего ей дали мы с капитаном. Один богач, заработавший деньги на поставках топлива для сотен пароходов, которые летом ходят по губе, положил конец назойливому сбору денег, схватив чашу и метнув ее на пол, – она разбилась вдребезги.

Третьей станцией от Тундрены была деревня, население которой составляли исключительно остяки. Управляющий станцией был состоятельным человеком, у него оказались почтовые лошади. Он спел и сыграл нам на народном инструменте, который он называл лебедем, несколько остякских песен. Исполнение было далеко от виртуозного, но простые мелодии звучали красиво. На этом мы с г-ном Миккельсеном расстались.

Дорога была изъезженной, с ямами и буграми. Иногда она шла по неровному и потрескавшемуся льду реки или вдоль ее крутых ровных берегов. Поскольку колея, как правило, была очень узкой, коней во многих местах