– Разумеется, все они замужем, – с серьезным видом сообщил мне один из старших офицеров. – Либо, по крайней мере, собираются скоро выйти.

После моих последних нескольких дней полета, путешествия в лошадиных теплушках и скачек по поездам, во время которых я покрыл примерно 900 миль, я был очень признателен за любой обретенный комфорт, и вечер прошел быстро, хотя одновременно танцевать могли только один или два человека в этом несколько ограниченном пространстве. В один из этих моментов мне пришлось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я действительно нахожусь в пекле Гражданской войны, а большевистские передовые посты – лишь в 30 милях отсюда, а между ними и мной – ничего, кроме нескольких тысяч плохо экипированных и слабо вооруженных кубанских казаков, верность многих из которых весьма сомнительна.

Когда я явился к генералу Макееву, то застал его в очень плохом настроении, и он был не очень-то восприимчив в отношении моих усилий с этими снарядами.

– Батареи с британским вооружением рассредоточены, – заявил он. – Хотя газовые снаряды и поступали, потребуется так много времени на их классификацию, что вряд ли стоит с ними возиться.

После всего того, что я вложил в реализацию плана, я почувствовал, как из меня как будто выпустили воздух, но не стал спорить. Кавказская армия – это не мое дело, а Холмен уехал назад в Таганрог, и мне захотелось возвратиться к моим донским казакам. Посему я попрощался, отыскал место в первом приемлемо чистом поезде, который, как я заметил, шел на Ростов, и после трех дней пыльной, отвратительной поездки опять оказался в Новочеркасске.

Когда я вернулся в Новочеркасск, в городе царило уныние и вовсю ходили ужасные вести о том, что Царицын в конце концов пал.

– Госпитали были переполнены больными тифом и ранеными, – рассказывали мне. – Вероятно, их всех невозможно было вывезти до прихода красных. Всегда не хватало обслуги и врачей, и большая часть их времени уходила на то, чтобы уносить мертвых. Бог знает, что с ними всеми случилось. Должно быть, всех их перебили, когда вошли красные!

Я мало что мог сделать, но от этой новости мне стало плохо.

Люди уже укладывали вещи и готовились ехать на юг, и когда я зашел к Смагиным, то обнаружил, что, как и считала Муся, укладывать ей надо было лишь несколько платьев, но то, что осталось от ее драгоценностей, было тщательно запрятано и готово к отправлению. В правительственной администрации уже царила тревога и шло во многом нарочитое уничтожение документов.

Весь город был полон людей с севера. Они уже испытывали голод и начали умирать как мухи от тифа, потому что не было топлива и никакой организации, и лишь самые сильные и самые жестокие могли надеяться на то, чтоб выжить. За пределами станции стояла в ожидании длинная вереница крытых вагонов, груженных беженцами, которые втискивались в отделения, цеплялись за дверные проемы, заполняли крыши и небольшие площадки, встроенные между буферами. Когда эти поезда совершали повороты, всегда кто-то падал, и при этом либо погибал, либо оставался на ногах, в пыли и в оцепенении посреди степи, отделяемый километрами отовсюду, а тем временем плачущие родные не сводили глаз с фигуры, которая делалась все меньше и меньше по мере того, как поезд уходил все дальше. При таких инцидентах поезда никогда не останавливались, и стены вокзалов всегда были заклеены, по соседству с трескучими фразами, которыми штаб описывал низкую мораль красных, еще и трагическими небольшими записками, адресованными тем, кто оказался оторванным от семьи.

«Михаил! Твоя семья в Ростове», «Петр, ищи нас в Таганроге. Мы будем ждать», «Дорогая Маша! Жди с детьми в Тихорецке». Никаких фамилий не писали, так как никто не осмеливался выдавать их.

Однако, несмотря на мрачность ситуации, я все еще не терял оптимизма, и хотя страхи беженцев давили на меня, я был достаточно молод, чтобы верить, что мы все еще можем победить, особенно тогда, когда стали поступать подробности о знаменитом кавалерийском рейде, предпринятом генералом Мамонтовым по тылам большевиков, в результате которого врагу были нанесены огромные потери. По своим масштабам он походил на массивные кавалерийские набеги, осуществлявшиеся Стюартом и Форрестом в американскую Гражданскую войну. Такой способ ведения боевых действий очень хорошо подходил донскому казаку. Он не любил отстаивать укрепленную линию окопов, а предпочитал наступать, рассеиваться и снова скапливаться, вроде попеременных волн прилива и отлива.

Этот рейд был совершен через Хопер и планировался как часть летнего наступления, в итоге которого Деникин намеревался дойти до Москвы. Фактически я пытался сопровождать этот рейд, но не сумел очутиться в его рядах. Он, казалось, воплощал в себе все хорошие и плохие качества казаков.

К началу июля 1919 г. три армии Деникина были растянуты вдоль линии, которая с перерывами шла от Царицына через Белгород до Екатеринослава. К данному моменту всевозможное британское оснащение, артиллерия, стрелковое оружие, боеприпасы, мундиры и госпитальные материалы поступали в воюющие части, и, казалось, все делается для долгожданного «марша на Москву».

«На Москву!» – говорил каждый. «На Москву!» Это был чудесный лозунг, и все верили в него, и в кафе, в публичных садах можно было увидеть людей, приветствующих друг друга этими словами или поднимающих тосты за эту перспективу. Похоже, впервые появился шанс на то, что лозунг станет явью.

Даже политические разногласия между Добровольческой и Донской казачьей армиями были урегулированы, всегда политически мыслящие воины Кубани, несмотря на отдельный сепаратизм, а также тенденции к отказу от сотрудничества со стороны обоих казачьих правительств, в целом с готовностью присоединились к ним, чтобы укрепить силы, уже сражающиеся во имя свержения господства советской власти на их территориях. К концу июля в штабе Деникина в Екатеринодаре близилась к завершению разработка планов крупного наступления по всему фронту.

В одно и то же время с генеральным наступлением на север силами Донской и Добровольческой армий намечалось провести крупный рейд по вражеским тылам, атаковать железнодорожную систему Тамбов – Козлов – Орел и дезорганизовать тыловые районы 9-й и 10-й Красных армий. Первоначальный план предусматривал использовать два кавалерийских корпуса – Кавказский под командой Коновалова и Донской казачий под руководством Мамонтова, но, к сожалению, советское Верховное командование, встревоженное успехом недавнего деникинского контрнаступления, позволившего отвоевать так много территории, первым нанесло удар в начале августа.

Красная 10-я армия под началом ренегата, бывшего императорского генерала Клюева, выступив из района Курска и Воронежа, прорвалась на юг в направлении Харькова, а тем временем этот жуткий Буденный со своим кавалерийским корпусом атаковал вдоль линии реки Волги из района Балашова и Камышина с целью очистить район нижнего Дона от белогвардейцев. Поэтому едва планы Деникина были составлены, как войска, требовавшиеся для их реализации, понадобились для борьбы с новой угрозой, и Коновалова, хотя он и удерживал Буденного, нельзя было отвести для наступления на Козлов.