ему пришлось проснуться, и он сел на кровати.

— О, Моксик! — сказал он собаке.

Моксик радостно завилял хвостом и лизнул Никсу в лицо. Тот обнял пса, но, увидев папá, поднялся на ноги.

И с легким отвращением взглянул на брата.

— Не я! — сказал Саша. — Собака.

— Никса! Чем вы тут с Сашей занимались? — спросил царь.

Николай вопросительно посмотрел на Сашу.

— Я не вижу смысла скрывать, — сказал Саша.

— Папá… — начал Никса. — В общем, все началось с того, что я рассказал Саше о спиритическом сеансе в Большом дворце, во время которого он заболел. И мы решили устроить свой сеанс.

— Саша, все правда? — спросил папá.

— Почти, — сказал Саша. — Провести свой сеанс предложил я.

— Без медиума? — удивился царь.

— Медиум не нужен, — сказал Никса.

— Или медиумом был кто-то из нас, — уточнил Саша.

— А спиритический стол откуда взяли? — поинтересовался папá.

— Спиритический стол не нужен, — сказал Саша. — Есть другая технология.

И он рассказал про метод ватмана и блюдца.

— Показывайте! — приказал царь.

Они перешли в кабинет цесаревича, и Никса извлек из-за дивана преступный ватман и сдал его папá.

— И, кого вызывали? — спросил царь.

— Александра Первого, — ответил Никса.

— Пришел?

— Конечно, — сказал Никса.

— И о чем спрашивали? — поинтересовался папá.

— Я интересовался, почему он не подписал «Всемилостивейшую грамоту», — сказал Саша.

— «Всемилостивейшую грамоту»? — спросил царь. — Это еще что?

— Манифест 1801 года, — объяснил Саша. — Наверное в государственном архиве есть.

— А я спрашивал буду ли я править, — сказал Никса. — И блюдце ответило, что судьба не определена. И что повлиять может Саша.

— А потом?

— Потом мы услышали шорох наверху и все убрали, — объяснил Никса.

— Понятно, — сказал царь. — Завтра дома сидите. Оба!

— За что я люблю Александра Павловича, так это за фразу «Не мне их судить», — сказал Саша.

— А ты, Саша, сидишь дома три дня, — сказал царь. — За дерзость!

Всю глубину фразы «завтра дома сидите» Саша постиг только на следующий день.

Суббота началась с того, что Сашу разбудили в семь утра. Учитывая, что лег он в два, это было не то, чтобы приятно.

Но грех жаловаться. Всякая игра ва-банк несет в себе некоторые риски.

Он всю жизнь активничал, высовывался и работал затычкой во всех возможных бочках. Состоял, был, привлекался и участвовал.

И до того загадочного эпизода в поезде, которому он до сих пор не находил адекватного объяснения, эта тактика оправдывала себя. Да были, конечно в жизни приключения, зато и без куска хлеба не сидел никогда. Была бы свобода. За тридцать последних лет он успешно научился намазывать свободу на хлеб. И она частенько принимала вид красной икры, а то и черной.

Могла ли в этом случае тактика «сиди и не высовывайся» принести лучшие плоды? Вряд ли! Даже, если бы он каким-то чудесным образом сразу просек, что он в прошлом, а не в ролевой игре, не в розыгрыше, не в бреду и не в наркотической галлюцинации. Все равно у него язык 21-го века. И ни хрена ты его не подделаешь, если только ты не историк-филолог 80-го уровня! И незнание французского с немецким — хрен скроешь. А то, что ты маму с папой не узнаешь?

Все-таки перспективнее быть громким идиотом, а не тихим.

Теперь, когда на вентилятор набросано до фига разнообразной инфы, осталось сидеть и ждать, когда что-нибудь сработает, и надеяться, что окружающие постепенно забудут про «психоз».

Ждать Саша умел плохо…

На завтрак дали простоквашу с хлебом. И все!

Молочку эту он ненавидел с детства. Интересно великих князей вообще так кормят по выздоровлении, или это часть высочайшего приговора?

После завтрака он наконец взялся за письма папá.

Отвел на это занятие два часа и завел брегет.

Все-таки 10-минутный тайм-менеджмент — это слишком круто. Никогда не мог его выдержать больше двух дней подряд.

Володя ушел гулять с Зиновьевым, зато Гогель сел по другую строну стола и стал читать «Ведомости».

«Любезный папá!» — начал Саша.

Не прибавить ли еще «бесценный»? Нет, лучше не переборщить.

Не поблагодарить ли за предоставленный трехдневный покой и время для разгребания завала с делами? Как бы ни накинул еще столько же. Поблагодарить папá он всегда успеет. Вот минуют три дня, и будет понятно, нужно ли еще три для работы.

Изложил еще раз все, что рассказал ему наедине позавчера вечером: и про Шамиля, и про Кавказ, и про Среднюю Азию, и про русско-турецкую войну, и про Наполеона, и про все революции. Последние снабдил причинами из учебника, ну, теми, которые помнил. Из ближайших дат знал только 1861-й и 1881-й. Зато помнил про первое марта. Имена пока решил попридержать при себе.

Слабенько! Когда еще что-то исполнится!

Если ты Жанна д’Арк и прешь к дофину, чтобы спасти какую-нибудь прекрасную страну (ну, или несчастную, или просто «эту»), и хочешь, чтобы тебе дали войско, единственный способ добиться, чтобы тебя принимали всерьез, это сделать какое-нибудь верное предсказание. А чтоб сделать верное предсказание, надо сделать побольше предсказаний — авось что-то и исполнится.

Атмосфера в обществе здесь подходящая. Судя по повальному увлечению спиритизмом.

Он закончил с посредственно знакомой историей и перешел к литературе, стараясь не залезать уж явно в конец 19-го века и не опускаться в начало.

«Это список произведений 19-го века, которые должны быть опубликованы, — писал он. — Возможно, что-то уже опубликовано, я не помню дат».

Список получился такой:

«Россия:

Ф. М. Достоевский „Письма из мертвого дома“; Ф. М. Достоевский „Преступление и наказание“; Ф. М. Достоевский „Идиот“; Ф. М. Достоевский „Игрок“; Ф. М. Достоевский „Бесы“; Ф. М. Достоевский „Братья Карамазовы“; А. К. Толстой „Василий Шибанов“; А. К. Толстой „Князь Серебряный“; А. К. Толстой „История государства Российского“ (в стихах); Л. Н. Толстой „Война и мир“; Л. Н. Толстой „Анна Каренина“; Лесков „Левша“; Лесков „Очарованный странник“; Чернышевский „Что делать?“; Гончаров „Обломов“; Некрасов „Кому на Руси жить хорошо?“ (поэма); Некрасов „Русские женщины“ (поэма); Тургенев „Отцы и дети“; Салтыков-Щедрин „История одного города“.

Франция:

Виктор Гюго „Отверженные“; Виктор Гюго „Человек, который смеется“; Жюль Верн „Двадцать тысяч лье под водой“; Жюль Верн „Дети капитана Гранта“.

Соединенные штаты:

Марк Твен „Принц и нищий“; Марк Твен „Янки из Коннектикута при дворе короля Артура“; Марк Твен „Приключения Тома Сойера“; Марк Твен „Приключения Гекельберри Финна“; Гарриет Бичер Стоу „Хижина дяди Тома“».

Саша удивился, что ничего не смог вспомнить из английской литературы середины 19-го века, кроме Майн Рида. Вальтер Скотт и наиболее известный Диккенс —