«Во время моего посещения Иерусалима я вошел в мечеть Аль-Аксар. Рядом находилась маленькая мечеть, которую франки обратили в церковь. Когда я вступил в мечеть Аль-Аксар, занятую тамплиерами, моими друзьями, они мне предоставили эту маленькую мечеть творить там мои молитвы. Однажды я вошел туда и восславил Аллаха. Я был погружен в свою молитву, когда один из франков набросился на меня, схватил и повернул лицом к Востоку, говоря: «Вот как молятся». К нему кинулась толпа тамплиеров, схватила его самого и выгнала. Я вновь принялся молиться. Вырвавшись из-под их надзора, тот же человек вновь набросился на меня и обратил мой взор к Востоку, повторяя: «Вот как молятся!» Тамплиеры снова кинулись к нему и вышвырнули его, а потом извинились предо мной и сказали мне: «Это чужеземец, который на днях прибыл из страны франков. Он никогда не видел, чтобы кто-либо молился, не будучи обращен к Востоку». Я ответил: «Я достаточно помолился сегодня». Я вышел, дивясь, как искажено было лицо этого демона и какое впечатление на него произвел вид кого-то, молящегося в сторону Каабы»[82].

Здесь самое поразительное отнюдь не то, что ибн Мункид считает тамплиеров своими друзьями, и даже не то, что христиане и мусульмане молятся в одной мечети, превращенной в церковь. Всему этому можно найти более-менее внятное объяснение и в рамках официальной точки зрения на эти события. Поражает фраза, произнесенная тамплиерами: «Это чужеземец, который на днях прибыл из страны франков».

И вот этой фразе вряд ли можно дать объяснение в духе официальной версии. Ибо объяснение здесь может быть только одно: для тамплиеров франки являлись чужеземцами! Собственно, это и есть та примета, по которой можно догадаться о родине ордена Храма и о географии начальных этапов его деятельности. Вероятно, эта география в большинстве случаев (за исключением, скорей всего, палестинских территорий) ограничивалась романскими областями Европы, представляющими собой западную часть Византийской империи. Ныне это юг Франции и север Испании.

Вспомним в этой связи, что именно Испания стала главной ареной боевых действий ордена после окончания палестинской кампании, а первой из областей, предоставивших тамплиерам помощь, был Аангедок. По свидетельству той же Мелвиль, «именно в Тулузе, между 1128 и 1132 гг., состоялась одна из первых публичных церемоний сбора средств в пользу тамплиеров».

Это сами по себе важные открытия, но не менее важной является возникающая при этом ассоциация с катарами, которые также обитали на данной территории и для которых франки также были чужаками, во всяком случае, до того, как различия между ними были стерты в ходе подчинения Окситании французской короне. Для мэтров истории тамплиеров не секрет, что «раздираемые феодальными войнами Прованс, Аангедок, Руссильон и Аквитания обладали общей территорией, которая могла бы стать основой обширного средиземноморского государства, чуждого Франции, обращенного, быть может, к Испании. Ибо во всех отношениях Аангедок был намного ближе к испанским королевствам, чем к Иль-де-Франсу»[83].

В рамках этих открытий приобретает мотивацию и дружба тамплиеров с мусульманами, о которой так много говорилось и говорится. Надо полагать, те и другие в отличие от франков были изначально воинской знатью единой империи. Возможно, для тамплиеров, — имеется в виду обновленный орден, — это уже было в прошлом, но все же это было их недавнее прошлое, не до конца стертое из памяти.

Это к слову об имперском и провизантийском статусе тамплиеров.

Всего этого, впрочем, недостаточно для того, чтобы связь между тамплиерами и катарами можно было считать твердо установленной. Однако есть и более существенные аргументы. Я имею в виду верования тамплиеров, сходство которых с религией катаров трудно не заметить. В развернутом виде данных об этом нет. Ведь по известным причинам афишировать эти верования в то время было рискованно. Однако вполне достаточно и того, что можно почерпнуть в материалах процесса над тамплиерами.

На мысль о том, что тамплиеры придерживались каких-то особых религиозных воззрений по сравнению с прочими крестоносцами, наводит уже само слово «Храм» в названии ордена. Иудейский Храм Соломона и христиане — сочетание довольно спорное, особенно на фоне набиравших в то время силу разногласий между двумя религиями. Слово это всячески пытались опустить, затушевать, заменить другими символами, объяснить как-то иначе, не в смысле «Храма Соломона», а, скажем, в смысле «Храма Гроба Господня» и т. д. Мешало оно лепить из тамплиеров образ примерных христиан.

Но, думаю, сам факт его упорного тиражирования в названии ордена указывает на то, что тот задумывался поначалу именно как братство служителей иудейского Храма Соломона. Ни больше, ни меньше. Толкования же в духе христианских идей появились уже после его переформатирования в Труа. А «поначалу» — это тогда, когда христианство еще не начало показывать зубы и у ордена, соответственно, не было нужды скрывать свои убеждения.

Но даже если так, то приближает ли это нас к выводу о катарской основе взглядов тамплиеров, подтверждение которого ставилось здесь целью? Ведь катары, как считается, не признавали Ветхий Завет, не придерживались его установлений, а самого Яхве считали «злым богом». Что у них могло быть общего с рыцарями иудейского Храма?

На самом деле положения иудаизма отвергались не всеми катарами, а лишь наиболее радикальной их частью. Ведь и некоторые из ранних христиан в порыве эмоций призывали к отказу от почитания Ветхого Завета. Тем не менее книга эта все-таки вошла в библейский канон, пусть даже не все ее предписания, — в частности, отказ от почитания изображений святых, — христианами соблюдались.

Но то, что определенные разногласия с иудаизмом все-таки были, отрицать невозможно. Катаризм, как и христианство, не являлся, да и не мог являться точной копией древней веры. Причины я уже называл. Это издержки устной традиции, с помощью которой эта вера распространялась, и ограниченность средств коммуникации. Однако разногласия эти были не настолько глубоки, чтобы можно было говорить о двух различных религиях.

А еще отрицание катарами иудейских ценностей, если оно и было, могло диктоваться соображениями безопасности, т. е. быть показным. Вспомним, в какие времена получило известность их движение. Можно ли было быть откровенным в эпоху гонений на евреев и возвышения христианства, когда каждое необдуманное или неверно истолкованное слово приводило к свиданию с инквизиторами? Напускной антисемитизм как раз и помогал избегать таких свиданий. В своей показной нетерпимости к Ветхому Завету катары — по крайней мере какая-то их часть — переплюнули даже христиан, что само по себе позволяет усомниться в их искренности.