Получается, ничего странного в словах магистра не было. Странным и еретическим, напротив, было в его глазах поведение его мучителей, поклонявшихся и требующих от других поклонения деревянному истукану, что он и выразил в своих словах. И если никто не услышал в них оправдания, то только потому, что судил о взглядах тамплиеров как о ереси, расходящейся с позицией официального Рима — города, под которым подразумевался, конечно, католический, итальянский Рим.

Традиционная историография попытку оправдать орден видит лишь в финальном отказе Жака де Моле и Жоф-фруа де Шарне от своих показаний, повлекшем за собой их сожжение на костре как упорствующих в ереси. Это не совсем так. «Отказ» — не совсем подходящее для этого случая слово. Вожди тамплиеров не отказались от своих показаний. Они лишь хотели сказать, что в их взглядах нет никакой ереси, что их ритуалы и традиции — самые что ни на есть христианские. «Отказ» — это лишь форма, которую придали их заявлениям обвинители или более поздние комментаторы.

Какой вывод можно сделать из всего этого? Первое, что приходит на ум, — это то, что богохульства как такового во всем этом нет. Есть лишь отрицательное отношение к почитанию распятия. «Это не более чем кусок дерева, — заявил перед папской комиссией один из обвиняемых, Жерар дю Пассаж, — наш Господь на Небе».

Если вдуматься, вполне здравая мысль даже по католическим меркам. Совершенно очевидно, что плевки на крест, к которым принуждали вступающих в орден — мероприятие, призванное эту мысль подчеркнуть, и не более того.

Но есть детали, позволяющие истолковать этот обычай и в духе ненавистных для христиан вероучений — иудаизма и катаризма, т. е. того, что ранее было названо «романской» верой. Вопрос касается не только отношения к распятию, но, главным образом, трактовки образа Иисуса Христа. Совершенно очевидно, что Христос для тамплиеров был не тем, кем он был для католиков. «Господь», о котором говорил Жерар дю Пассаж, это отнюдь не Христос, а Всевышний иудеев и катаров. В том, что это именно так, убеждает отношение к фигуре Христа. Жоффруа де Шарне, например, заявил, что при его посвящении Христа назвали «лжепророком» («Брат Амори велел мне не верить в того, чей образ был нарисован на нем, так как это был лжепророк, а не Бог»).

В других случаях звучит слово «пророк». Вот как описывает один из неофитов, Боско де Мазюалье, реакцию приора Буржа на его вопрос о смысле обряда отречения: «Брат Пьер ответил мне, что не надо быть слишком любопытным, иначе я навлеку на себя гнев братьев и руководителей ордена. Отправляйся ужинать, сказал он мне. Речь идет о пророке, тебе это слишком долго объяснять»[91].

Католику слова «пророк», а тем более «лжепророк», сказанные о Христе, покажутся ересью. Ясно, что от католицизма тамплиеры были далеки. Однако и на катаризм это как будто не похоже. Ведь катары, как уже отмечалось, рассматривали Христа как бестелесное существо, посланное Богом для того, чтобы вызволить человеческие души из тенет греховного материального мира, созданного коварным Демиургом. Пророк на такого ангела явно не тянет. Ведь он хоть и человек, наделенный способностью нести в массы Слово Божье, но все же обычная, земная личность из плоти и крови.

Концептуально такое понимание Иисуса может восходить лишь к исламу, что и позволяет некоторым говорить о соответствующих заимствованиях.

Но в действительности такая экзегеза свойственна и катаризму. Присмотримся к личности Иисуса Христа. На самом деле она двойственна, как и само его имя. «Христос» — это понятие не только евангельское, но также иудейское и катарское, и означает оно мессию, т. е. фигуру, призванную спасти человечество и (по версии иудеев) восстановить разрушенные Иерусалим с Храмом. Само слово «Христос» является греческим аналогом ивритско-го слова «машиах», т. е. «помазанник», «царь», «мессия». Современные евреи даже берут на себя смелость утверждать, что именно от иудейского понятия «машиах» происходят представления об Иисусе в христианстве и об Исе в исламе[92].

Получается, христианство не было оригинальным в выдвижении идеи Христа. Оригинальным стало лишь назначение сына плотника Иосифа на роль Спасителя.

Не лишним будет упомянуть в этой связи об эволюции понятий креста и крещения, само написание которых заставляет вспомнить о Христе. Традиционно крест считается символом страданий Спасителя, но такое понимание странным образом уживается с фактами, ему противоречащими. Вспомним, например, Иоанна Крестителя, который крестил еще до рождения Иисуса. Не говорит ли это о том, что крещение, крест не являлись символами христианского распятия, а принадлежали к кругу древнеиудейских обрядов и символов? Иоанн Креститель ведь иудеем был.

О каких обрядах и символах может идти речь, в точности сказать уже нельзя. Первое, что приходит на ум — крест был символом древнеиудейского мессианства. Это подтверждается следующим евангельским эпизодом. Как-то некая делегация евреев прибыла к Иоанну Крестителю с вопросом, на каком основании тот крестит, не являясь ни мессией, ни Илией, ни пророком. Выходит, если бы он был мессией, то имел бы на это право?

К подобным выводам подталкивают не только христианские сюжеты, но и непосредственно история Израиля. «По мнению ряда исследователей, крест был как раз тем знаком, который должны были израильтяне по приказанию Яхве нарисовать кровью агнца на дверях жилищ, чтобы ангел смерти миновал иудеев. Крест, согласно Исайе (LXVI, 19) и Иезекиилю (IX, 4, 5), служит знаком, отличающим благочестивых израильтян от остальной массы людей, которых Яхве собирался истребить. Когда амалекитя-не начали одолевать израильтян, Моисей держал при помощи Аарона и Ора руки свои простертыми ввысь в виде мистического креста, что и дало израильтянам победу над врагом: «И когда Моисей поднимал руки свои, одолевал Израиль: а когда опускал руки свои, одолевал Амалик. Но руки Моисеевы отяжелели: и тогда взяли камень и подложили под него, и он сел на нем. Аарон же и Ор поддерживали руки его, один с одной, другой с другой стороны. И были руки его подняты до захождения солнца» (Исх. XVII, 11, 12)»[93].

Напомню, что Моисей (Моше), освободивший народ Израиля из египетского рабства и подаривший ему Тору и заповеди, считается в иудейской традиции наряду с царем Давидом одним из прообразов мессии. Танах и мидраш именуют его «первым избавителем» в отличие от самого мессии — «последнего избавителя».

То есть если Моисей и не мессия, то хотя бы его предтеча. Иначе говоря, в его фигуре виден зародыш мессианской идеи. Так что предположение о кресте как о символе мессианства недалеко от истины: крест, судя по всему, являлся знаком приобщения к миру спасенных. либо ангел смерти не тронет крещеного, либо будущий мессия спасет отмеченного крестом.