Вопли, улюлюканье. Шэй чуть отступил назад, будто стоял на сцене, и поклонился. Затем вернулся на бис.

– Посмотрим еще, кто смеется последним. Одним уколом тут не обойдешься. Разруби дерево, я – там; подними камень, и найдешь меня. Взгляни в зеркало – и увидишь меня. – Шэй бесстрашно смотрел мне в глаза. – Если ты на самом деле хочешь узнать, почему люди убивают других людей, задай вопрос самому себе: а за что бы убил я?

Я вцепился в Библию, которую всегда брал на свидания с Шэем. Как оказалось, Шэй не просто сотрясал воздух. Он не потерял связи с реальностью.

Связь с реальностью потерял я сам.

Ибо, как заметил Шэй, разница между нами не так уж велика, как мне хотелось бы. Мы оба были убийцами.

Вот только та смерть, в которой виновен я, еще не наступила.

Когда я приехала в салон пообедать с мамой, времени на меня у нее не нашлось.

– Мэгги, – удивилась она, увидев меня на пороге кабинета, – что ты здесь делаешь?

Тот же день, то же время, тот же привычный обед, на который я так не любила ходить. Но сегодня мне не терпелось забыться, пока мои кутикулы будут приводить в порядок. С того самого момента, как отец Майкл ввалился в мой кабинет с новостями от Джун Нилон, меня одолевали сомнения. Каковы были мои истинные намерения? Чьи интересы я на самом деле защищала, ратуя за право на донорство: Шэя Борна или свои собственные? Конечно, масс-медиа охотно примутся клевать институт смертной казни, если последним поступком Шэя в этой жизни станет бескорыстное самопожертвование… Но не аморально ли это – приближать казнь человека, пусть даже он сам об этом попросил? После трех бессонных ночей мне хотелось одного: закрыть глаза, окунуть руки в теплую воду и думать о чем угодно, лишь бы не о Шэе Борне.

Мама была в короткой кремовой юбке, купленной, судя по всему, в магазине игрушек, на затылке у нее красовался шиньон.

– Ты разве забыла? – сказала она. – Сегодня к нам приезжает инвестор.

Я смутно помнила, что она упоминала новое крыло в салоне. И какая-то богачка из Вудбери, штат Нью-Йорк, планировала финансировать строительство.

– Ты не говорила, что встречаешься с ней именно сегодня, – сказала я, усаживаясь в кресло.

– Помнешь подушки! – всполошилась мама. – К тому же, я говорила об этом. Я звонила тебе на работу, а ты, как обычно, печатала что-то. Ты, наверное, думаешь, что мне не слышно! Я сказала, что обед придется отложить до четверга, а ты согласилась и сказала, что очень занята и вообще, дескать, зачем звонить на работу.

Я густо покраснела.

– Я не печатаю, когда ты мне звонишь.

Ну ладно, печатаю. Но это же моя мама – она всегда звонит по самым дурацким поводам. Можно ли устроить праздничный обед к Хануке в субботу, шестнадцатого декабря? На календаре, между тем, март. Не помню ли я, как звали библиотекаршу из моей начальной школы, потому что мама, кажется, на днях видела ее в продуктовом? Иными словами, мамины тревоги выглядят сущими пустяками по сравнению с очередным ходатайством о помиловании.

– Знаешь, Мэгги, я поняла одну вещь: чем бы я ни занималась, ты всегда находишь дела поважнее. И мне обидно, что ты пропускаешь мои слова мимо ушей. – В глазах у нее заблестели слезы. – Просто не верится, что ты приехала огорчить меня перед встречей с Алисией Голдман-Хирш.

– Я не затем сюда приехала! Я приехала, потому что приезжаю каждый второй четверг месяца. И не смей упрекать меня за то, что я не помню какого-то глупого телефонного разговора полугодичной давности!

– Глупого телефонного разговора… – тихо повторила мама. – Приятно слышать, как ты оцениваешь наши отношения, Мэгги.

Я подняла руки, признавая свое поражение.

– Все, сдаюсь. Удачи тебе на переговорах.

С этими словами я пулей вылетела из офиса. Секретарша-альбиноска проводила меня ошарашенным взглядом. И уже на стоянке я попыталась убедить себя, что плачу вовсе не потому, что всегда подвожу людей – даже если не прикладываю никаких усилий.

Отца я застала в кабинете – съемной каморке в помещении супермаркета: он ведь был раввином без храма. Он как раз был занят подготовкой проповеди к Шаббату, но все равно встретил меня улыбкой и предупреждающе поднял палец, чтобы я подождала, пока он допишет очередную гениальную мысль. Я немного послонялась по кабинету, водя пальцем по корешкам многочисленных книг. Чего там только не было: иврит и древнегреческий, ветхие и новые заветы, оккультные, теологические и философские справочники. Я взяла в руку старое пресс-папье, которое подарила ему еще в начальных классах. Раскрашенный камень должен был напоминать краба, но сейчас скорее походил на амебу. В акриловой рамке стояла моя детская фотография.

Даже тогда у меня были пухлые щеки.

Отец закрыл ноутбук.

– Чему обязан таким приятным сюрпризом?

Я поставила фотографию назад на полку красного дерева.

– Ты никогда не задумывался, разные ли это люди – тот, кто смотрит со старых снимков, и тот, кого ты видишь в зеркале?

Он рассмеялся.

– Ну, это же вечный вопрос. Рождается ли человек тем, кто он есть, или становится? – Он встал и, обойдя стол, поцеловал меня в щеку. – Ты пришла, чтобы затеять философский диспут со своим стариком?

– Нет, я пришла, чтобы… Я и сама не знаю, зачем пришла.

И я не врала: машина будто бы сама поехала в этом направлении, и когда я угадала маршрут, то уже не стала его менять. Множество людей приходили к моему отцу за советом, почему я не могла поступить так же? Я села на кожаный диван, который помнила с раннего детства.

– Как ты думаешь, Бог прощает убийц?

Папа присел рядом.

– А твой клиент разве не католик?

– Я говорю о себе.

– Ох, Мэгс, надеюсь, ты хоть пистолет выбросила?

Я тяжело вздохнула.

– Папа, я не знаю, что мне делать. Шэй Борн не хочет становиться жупелом против смертной казни, он хочет умереть. Да, я постоянно твержу себе, что можно и так, чтобы волки сыты и овцы целы, – чтобы Шэй умер на своих условиях, а я привлекла всеобщее внимание к смертной казни. Кто знает, может, Верховный Суд ее даже отменит… Но это все не отменяет того факта, что в конечном итоге Шэй умрет, а я буду нести за это не меньшую ответственность, чем чиновник, подписавший распоряжение. Может, мне бы стоило убедить Шэя бороться за изменение меры пресечения, бороться за свою жизнь, а не за смерть…

– Мне кажется, он сам этого не хочет, – сказал отец. – Мэгги, ты не убьешь его. Ты исполнишь его последнюю волю – поможешь расплатиться за былые проступки.

– Покаяние через донорство?

– Скорее, teshuvah.

Я непонимающе уставилась на него.