– Уснуть, похоже, не удастся, – заворочавшись надо мной, проговорил Юрка и уже через минуту блаженно посапывал, погрузившись в сладкий сон.

Я потихоньку встал. Подошёл к иллюминатору. Стараясь не шуметь, полностью открыл его, разглядев в нешироком просвете между бортами судов весёлые синенькие глазёнки звёзд на чёрном бархате небес. Постояв так некоторое время и слегка озябнув от свежести ночи, я мысленно скомандовал себе: «Всё, спать! И никакой лирики…»

Закрыв и завинтив иллюминатор, отчего стоны Кухтыля стали почти не слышны, я нырнул в теплоту постели, под серое казённое одеяло с идеально белым пододеяльником.

Открыв глаза, блаженно потянувшись, а потом переведя взгляд на темное, в тени, стекло иллюминатора, я разглядел за ним отражённые от воды тёплые солнечные блики, играющие на высоком корпусе «Меркурия».

В каюте было тихо и душно.

Я вылез из-под одеяла, открыл иллюминатор, с удовольствием вдыхая свежий морской воздух, ворвавшийся в каюту с лёгким ветерком. Оглянувшись на Юркину полку, я никаких телодвижений там не обнаружил. Он продолжал крепко спать, повернувшись лицом к переборке. Это было видно мне из-за одной из двух незадернутой плотной зеленой шторки.

Я тоже решил ещё немного понежиться в постели, тем более что до завтрака оставался почти час.

«Хорошо! – констатировал я своё состояние, забираясь под одеяло и видя, как ветерок едва колышет задёрнутую мной лёгкую занавеску иллюминатора. – Интересно, а кто готовит завтрак? Вахтенный, что ли?.. А может быть, приходит настоящий кок?..»

На наружном деревянном трапе раздались стремительные лёгкие шаги. Кто-то поднимался с причала на борт. «Прямо-таки поступь феи, а не командора. Кому ж еще иметь такой летящий шаг? Интересно, кто это?..»

– Са-аа-нёк!.. Дрыхнет, змей! – донёсся до моего слуха приятный грудной женский голос. Отчего мне сразу почему-то представилась весьма габаритная певица Людмила Зыкина, с её могучим, под стать фигуре, голосом. – Опять небось всю ночь песни горланил!

Шаги, теперь уже гулко, раздавались по палубе.

– Поднимайся, гадёныш – я пришла! На обед картоху надо чистить. Старпом капитану будет сёдня команду представлять.

– Вон, пусть студенты чистят, – послышался откуда-то недовольный заспанный голос Кухтыля.

Женский голос перешёл на шепот, а через какое-то время раздалось приглушённое довольное хихиканье.

– Кто это там, наверху? – недовольно спросил со своей полки Юрка, свесив голову.

– Похоже, кокша явилась. И нам, с Кухтылём, оказавшимся на самом деле великим покорителем народов – Александром (может у него ещё и фамилия Македонский), похоже, кости перемывают, – ответил я.

– А который час?

– Половина девятого, – взглянул я на висевшие на ремешке у моего изголовья наручные часы.

– Пора подниматься.

Стараясь не мешать друг другу, мы по очереди привели в порядок свои полки. Взяли казённые махровые полотенца и в голубых шерстяных спортивных штанах и белых майках отправились за перегородку умываться.

В кают-компании, распложенной в кормовой части судна, куда мы явились уже при полном параде, из-за двух рядов иллюминаторов, расположенных на противоположных боковых бортах, было очень светло, солнечно. За одним из двух длинных столов, распложенных параллельно бортам, сидели два человека. Уже знакомый нам Кухтыль – он же Александр, и приземистый, широкий в плечах человек лет пятидесяти, в плотно обтягивающей его могучую фигуру тельняшке, которая, казалось, от глубокого вздоха может просто лопнуть на его широкой груди.

– Здорово, хлопцы, – в ответ на наше общее приветствие прогудел здоровяк. – Геннадий Петрович меня кличут… Стармех, – после солидной паузы добавил он. – А вас как звать-величать?

Мы представились.

– Александр… Свинолупов, – нехотя включился в разговор и Кухтыль, протягивая нам по очереди руку.

«Значит, всё-таки не Македонский, жаль», – мелькнуло у меня в голове.

– Из Калуги, – словно ещё одну гирьку на весы своей солидности добавил Кухтыль.

Мы с Юркой огляделись и решили сесть за отдельно стоящий небольшой, перпендикулярно расположенный по отношению к двум другим столам столик, находящийся у кормовой стенки, на которой иллюминаторов не было и свет не так мешал.

– Это для командного состава! – прогудел стармех, разгадав наши намерения. – Присаживайтесь к нам, – дохнул он таким вызревшим перегаром, что воздух от зажжённой спички мог бы, пожалуй, воспламениться. И было очень кстати, что на стене кают-компании висело строгое предупреждение: «Не курить!»

Из двери, соединяющей кают-компанию и камбуз, стремительно растворив её, выпорхнула в белом коротеньком, но, тем не менее, всё же чуть длиннее юбочки, переднике с накрахмаленным узорчатым кокошником, приколотым шпильками к роскошным, взбитым, как сливки, естественным рыжим волосам, дама. Одновременно похожая и на «американскую мечту» Мэрилин Монро (пышностью плохо скрываемых форм, капризными пухлыми губами и невинно смотрящими на мир голубыми глазами»), и на всё изведавшую и ничему не удивляющуюся в этом мире содержательницу дорогого борделя, хорошо знающую человеческие слабости.

Возраст дамы с первого взгляда определить было трудно.

– Зинаида, – представилась она, ставя на стол высокий никелированный, литра на три, чайник, с изящно изогнутым носиком, пар из которого разносил по помещению приятный запах какао.

Ещё через минуту на столе появились белые теплые булочки, твердое сливочное масло и персиковый джем.

– Мальчики, вы не поможете мне на обед для супчика картошечки почистить, – улыбаясь, спросила Зина после завтрака. – А то этих, – убирая со стола посуду, она кивнула в сторону стармеха и Кухтыля, – разве допросишься.

– Вот он поможет, – указал на меня Юрка, оценивающим взглядом разглядывая Зинаиду. – А мне, к сожалению, надо в институт, дооформить кое-какие бумаги на нас обоих, – соврал он. – Руководителя, Игорь, не беспокойся, я предупрежу, что ты сегодня дежурный по камбузу, – подмигнул он мне и, пружинисто встав, вышел из кают-компании, негромко хлопнув тяжелой металлической дверью.

– Ходок! Сразу видно, – восхищённо, вслед ему проговорила Зина, которой, при ближайшем рассмотрении, было лет двадцать шесть – двадцать семь, не больше. – Но мне такие, как ты – скромники, – будто утешая меня, продолжила она, – больше нравятся. На ходоков-то, всяких мастей, я довольно уже насмотрелась, – вдруг разоткровенничалась она. – Им ведь от нас, девушек, одного только надо – тела белого. – Она непроизвольно, двумя руками, словно пробуя на вес, колыхнула свою грудь, придав ей ещё более горизонтальное положение. И вдруг, весело улыбнувшись, спросила: «Ты, случайно, не немой? Все молчишь да молчишь. Поможешь, нет ли?»

– Помогу, – ответил я и покраснел, увидев, что Зина перехватила мой взгляд, который я не успел отвести от её великолепной, просящейся наружу из кажущегося тесным выреза груди.