Когда хозяйки вернулись, по кружкам уже был разлит свежезаваренный чай, а на столе кроме блюда с хлебом стояла плошка с мелко наколотым сахаром.

— Ну вот, совсем другое дело, — оценил я их старания. — Теперь и откушать можно. Пока стоя, позже лавки сколочу. А как разбогатею, так и венских стульев накуплю. Чего смотрите? Ешьте, покуда не остыло.

Две девчонки смолотили еду в один присест. И куда только в них влезает! Поели, чуточку продышались, и Машка тут же подхватилась посуду мыть. Да и сестрицу себе на подмогу утащила. А я пошел в сарай, переоделся в гоночное и выкатил своего железного коня.

Девчонки, как увидели меня во всей красе, кажется, дара речи лишились. Стояли, рты раззявив, и только глазищами лупали. Наконец, отмерли. И снова рты раскрыли — на этот раз, чтобы засыпать меня миллионом вопросов. Но я был хитрее и быстрее.

— Мария, вот, держи рубль.

Я высыпал девочке в горсть несколько монет.

— Дойди до лавки, купи продуктов на пару дней: крупы, муки — ну, сама, поди, знаешь. Если кастрюля какая понадобится или сковорода — тоже покупай. Вечером доложишься. Я поехал по делам, буду на закате. Приготовьте что-нибудь пожевать. Хлеб, что остался, можете доесть.

Выдав эту инструкцию, я выехал за ворота, дождался, пока в калитке не лязгнул засов, и покатил по улице, вызывая живейший интерес у всех обитателей слободки.

Дел у меня действительно было по горло. Надо было заскочить к плотникам, договориться насчет устройства верстака в сарае-мастерской, да оценить стоимость настилки пола. Надо было заказать оконное стекло. Надо было забежать в больницу, проведать пацана, да переговорить со знакомым врачом, с тем самым Марком Соломоновичем. Надо было уведомить фискальное ведомство об открытии новой мастерской. Надо было забежать в полицию, узнать насчет оформления опеки над тремя сиротами. А главное — отловить Федора Игнатьева у него дома и забрать, наконец, сундук с инструментом. Чую я, не сегодня-завтра он понадобится, и в дальнейшем будет нужен постоянно.

Вот и пришлось мотаться по городу из конца в конец. Не будь у меня такого полезного мотоцикла, все перечисленное потребовало бы неделю времени и пару червонцев на извозчика. Но я уложился в один день. Самыми короткими были визиты к плотникам и стекольщикам. Чуть больше времени ушло на забег по лавкам: постели, посуда, одежда и обувь детям, пусть пока и подержанная. Игнатьева я, вопреки ожиданиям, дома не застал, и передал ему записку через слугу. А вот в больнице пришлось задержаться подольше.

Я с шиком подкатил к парадному входу. Оставив своего железного коня у крыльца больницы, изловил первого попавшегося служителя, и он провел меня на второй этаж в кабинет господина Кацнельсона.

— О! Сам господин Стриженов! — поднялся мне навстречу доктор. — Ну здравствуйте, здравствуйте. Дайте, я пожму руку человеку с самыми чистыми костями в нашем городе.

— Ну да, наши кумушки еще и не то могут, — поддержал я шутку, пожимая протянутую мне руку.

— Еще бы. Вы видели вчерашний номер «Ведомостей»?

— Видеть-то видел, и даже в руках держал, но даже просто раскрыть газету времени не хватило, не говоря уж о том, чтобы ее прочесть. У меня, знаете, были вчера вечером приключения.

— Как же, мне с самого утра доложили, что вы приезжали, мальчишку с черепно-мозговой травмой привезли.

— И как он?

— Для его ранения, неплохо. Да мы можем просто сходить и посмотреть. Вот прямо сейчас.

— Конечно, идемте.

В палате, куда положили парнишку, кроме него находилось еще, по меньшей мере, человек десять. Воздух был спертый, тяжелый, отравленный запахами карболки и человеческих выделений. Кто-то спал, кто-то просто лежал в койке. Кто-то ходил по палате, а иные и курили прямо здесь же. От всех этих миазмов дышать было настолько тяжело, что я в первую минуту закашлялся.

— Да, батенька, — усмехнулся Кацнельсон, глядя на меня, — это вам не на мобилях гонять. Тут особая привычка нужна.

Спорить с этим утверждением было трудно.

К моменту нашего появления мальчишка как раз пришел в себя. Некоторое время он недоуменно оглядывался по сторонам, потом, видимо, что-то сообразив, дернулся было вскочить, и тут же повалился обратно.

— Спокойно, спокойно, голубчик, — уверенным врачебным тоном заговорил доктор. — Вставать тебе, пока что, нельзя. Уж больно крепко тебя по голове приложили. Тошнит? Голову кружит? Ну вот, типичное сотрясение. Отлежаться тебе надобно. Сколько? Неделю, не меньше.

— А как же… — снова дернулся маленький газетчик.

Тут уже пришла моя очередь его успокаивать.

— За сестер не беспокойся. С ними все хорошо. Пока ты лечишься, они у меня поживут. Как будет возможность, привезу повидаться. Давай, поправляйся. Слышишь?

Пацан слабо кивнул и, видимо, это движение окончательно лишило его сил. Он закрыл глаза и обмяк на подушке. Уснул.

— И каков прогноз? — спросил я Кацнельсона, когда мы вернулись в его кабинет.

— Вполне положительный. Череп не поврежден, пострадал только скальп, да и то несильно. Ему сейчас главное — покой. Ну и хорошее питание, конечно. Откровенно говоря, его истощенное состояние для него намного опаснее сотрясения.

— Понятно, — кивнул я. — А скажите, Марк Соломонович, как скоро его можно будет домой перевезти? Думаю, ему там будет лучше. Его сестры уход обеспечат не хуже, чем ваши санитары — не в укор будь сказано. И питанием я озабочусь.

Доктор странновато взглянул на меня, помедлил чуток и ответил:

— Если не будет ухудшения, то через два дня, считая с завтрашнего. И простите покорнейше, Владимир Антонович: дела-с. А насчет ремонта фургонов подойдите к Филимонову Льву Викторовичу, он полностью в курсе.

Я вышел из кабинета, пожал плечами и принялся было спускаться по лестнице, но тут у меня за спиной раздался грубый окрик:

— Стриженов! Стой!

Глава 15

Я обернулся. На верхней площадке лестницы стоял Николай Генрихович Клейст собственной персоной. Если не принимать в расчет ситуацию, выглядел он довольно комично. Лицо его, буквально кричащее о стойком нордическом характере, было в паре мест заклеено пластырем крест-накрест. Так, как обычно рисуют в мультиках и на карикатурах. Часть головы была обрита, и на этих местах красовались свежие швы. Наверное, если бы его обрили полностью, вышло бы поприличней. А сейчас он скорее походил на безумного ученого, жертву собственного неудачного эксперимента.

Я невольно улыбнулся, но Клейст не был намерен шутить. И лицо его, волею врачей ставшее из героического карикатурным, было искажено злобной гримасой.

— Мерзавец! Подлец! Как ты посмел! — закричал он и занес руку для удара.

Мне было как-то не по душе обижать больного человека, но