– В Рязани ты просто была на стенах, а здесь мы уже многое придумали и еще придумаем. В конце концов, у татар к нам особый счет, это заставит их играть по нашим правилам.

Но чуть подумав, я решила, что Вятич прав, имея приличный опыт, мы можем очень помочь городу. И все равно сопротивлялась. Ведь в Стародубе все сумели уйти, сначала князь с горожанами, а потом и воевода стародубский Афанасий, причем ушли прямо под носом у татар!

Жители покинули город загодя, вывезя все, даже домашнюю утварь и хлебные запасы, город просто подмели, оставив малую конную дружину. Татары подступили к нему под вечер, основательно штурмовать без осадных машин не стали, первый малый приступ воевода с конной дружиной отбили, а потом еще и вылазку устроили, отогнав врагов подальше. Те встали на ночь, расположились с кострами, отдыхали в ожидании завтрашнего большого штурма, а утром выяснилось, что город пуст! Со стен никто не стрелял, не лил кипяток, не бросал камни… Но когда ворвались в сам Стародуб, обнаружили, что поживиться нечем, а дружина ночью тихо ушла через задние ворота в лес и в нем растворилась… Задние ворота изнутри тоже пришлось штурмовать, их успели серьезно подпереть снаружи. Вот и остались тумены царевичей Кадана и Бури без добычи. Правда, и потерь тоже не было.

Может, и Козельску надо было так?

– Настя, мы здесь не для того, чтобы защищать эти стены, их заново поставить можно, мы должны заманить татар в ловушку, задержать их настолько, чтобы у них ни времени, ни сил не осталось на другие города, чтобы, как только будет можно, спешили прочь с русских земель, понимаешь? Торжок отчасти спас Новгород, продержав у себя Батыя две недели. Пади он на второй день, Батый успел бы до начала распутицы к Новгороду. А потом весна помогла, ну и мы тоже…

Я все понимала, но легче от этого не становилось. Дружину Романа провожала так, словно больше их не увижу. Как же тяжело терять дорогих людей.

Все мои грустно-философские и почти панические страдания разом прекратились, стоило увидеть ордынцев. Вид всадников на лохматых лошадках приводил меня в бешенство, как берсерка. Убивать, убивать и только убивать! А еще вселять в этих гадов ужас.

Через день над лесом показался черный дымок, потом немного ближе второй. Это оставленные дозоры предупреждали, что идет враг. Они поджигали приготовленные смоляные ветки, чтобы дым получался черным, заметным, и уходили, прячась в глубоких пока еще сугробах, в подготовленных схронах.

Эти костры загодя увидели на стенах Козельска.

Со стены закричали, и тут же загудел колокол, возвещая, что те, кого мы так «ждали», уже на подходе. На сей раз сомневаться не приходилось, вдали на поле со стороны Серенска выскочила разведка татар. Любопытная Лушка забросала меня вопросами:

– А чего у них кони такие низкие? А они мерзлявые, что ли, в шапках и шубах? А чего их так мало?

Пришлось объяснять, что лошади у них действительно ниже наших, что мерзлявыми быть не могут, потому как у них дома тоже бывает очень холодно и снежно, в шубах и шапках, потому что спят не в избах, а у костров, а еще, видно, боятся что-то оставить в обозе, все свое носят на себе. И мало их, потому что это разведка.

Когда немного погодя вслед за разведкой показались и основные силы, хотя мы понимали, что будут далеко не все, только пара туменов, Лушка с сомнением протянула:

– Может, мимо пройдут?

– Ну как же мимо, Луша, если они уже на том берегу Другуски?

– Вот сейчас поранят ноги о чеснок и повернут в сторону! – с надеждой возвестила сестрица.

Я вздохнула:

– Да нет, обнаружив чеснок, они пригонят пленных и заставят его подбирать…

– Каких пленных?

– Да вон хоть из Серенска.

– А если те не будут?

– Убьют.

Улыбка сползла с лица Лушки, было видно, что она начала принимать жизнь такой, какая она есть. Боюсь, что не одна моя сестрица, наконец, поняла, с какой силищей столкнулась, потому что посерьезнели все. И впрямь от вида постепенно заполняющей поля черной массы становилось страшно.

Но вот первые ряды наткнулись на чеснок, поднялись на дыбы лошади, заржали, забеспокоились сами татары. Поток остановился… А дальше было все, как я сказала: они пригнали пленных и заставили на коленях ползать по полю, собирая то, что вчера раскидали Вятич с дружинниками. Я не выдержала:

– К чему было и раскидывать?

Вятич усмехнулся:

– Не все соберут, мы только вначале кидали как попало, а потом в маленькие ямки, человек может проползти, а лошадь тяжелее, если наступит, то поранится.

– А еще кто-то ругал меня, что калечу животных…

– С кем поведешься, – развел руками сотник.

Лушка смотрела на нас, вытаращив глаза, она явно не поняла половины из сказанного, но главное, ее поразила наша манера общения – чуть насмешливая и панибратская. Ох, Луш, с наше повоюй, не так заговоришь…

Посад давно был разметан, и ненужное сожжено. Жаль, конечно, крепко поставленных изб, все же в последние годы никто на Козельск не нападал, поверили в спокойную жизнь, посадские поставили не временные хибары, а основательные дворы. Там, как и у стен Рязани, как и везде подле русских городов, селились ремесленники, правильно, тем, кто всегда с огнем, надежнее жить у воды и подальше от остальных изб. Но кузнецы перебрались к своим товарищам в город, работа не останавливалась ни на день, все понимали, что сейчас наконечники стрел нужны больше, чем все остальное.

Однако оказалось, что кузнецы много занимались изготовлением таких шеломов, какие дали нам с собой в предыдущий приход. Шелом переходил в личину, а та в кольчужную сетку, закрывавшую шею, а то и плечи. Удобно, от многого спасет.

Я обратила внимание, что многие дружинники и по городу ходят в таких же. На вопрос зачем отец ответил:

– Пусть пообвыкнут, чтобы не мешала.

Все верно, мне самой отсутствие вольного кругового обзора здорово мешало, пока привыкла, пара дней прошла. Зато смотрелось это страшно, татары звали нас железными урусами, так и было, в шеломе и личине головы действительно словно железные. Мы свои личины еще и начищали до блеска, и маслом натирали, получались блестящие уродцы. А голоса личины изменяли до безобразия, в нем оставалось мало человеческого, услышав такой ночью, рехнешься со страха.

До вечера татары осваивали поле на левом берегу Другуски, видно, решая, кому и как переправляться. Когда показался знак Субедея, мы с Вятичем даже рассмеялись:

– Ты глянь, какая нам честь!

– Да, сам багатур пожаловал. Эх, сейчас бы копьецо Евпатово…

– Вятич, а может, повоем?

– Не сейчас, сейчас шумно, ночью повоем, чтобы знали, что мы здесь.

И снова Лушка таращила на нас глаза. Пришлось объяснить: