– Мы волками выть будем.

А я вдруг сообразила и со всех ног метнулась со стены вниз.

– Ты куда?!

– К кузнецу. Надо рупор сделать!

– Чего надо сделать?

Я не слышала, как Вятич объяснял отцу предназначение рупора, если вообще знал это сам. Но я настолько привыкла, что сотник читает мои мысли, что не находила нужным многое даже объяснять и не удивлялась, когда он вдруг применял мои же слова или понимал дикую для тринадцатого века речь. Лучшего товарища, чем сын волхва, умеющий читать мысли, даже глупые, не придумаешь.

Несясь к кузнице, я почему-то думала, что Вятич читает явно не все мысли, в мои мечты о Романе он не лезет. Может, у волхвов этика такая? Это хорошо, ни к чему ему знать, что я про Романа думаю.

Кузнец Микула мою придумку понял сразу, но задумался, из чего это устройство сделать. Конечно, никакой жести в Козельске тринадцатого века быть не могло, пришлось гнуть из железа. Получилось тяжеловато, зато когда крутившаяся вокруг меня Лушка попробовала гаркнуть в большущий железный «кулек», подскочили все, кто оказался рядом. Я успокоила Микулу:

– Мы ненадолго, скоро это железо вернем, татары не позволят орать со стен, у них лучники меткие.

– Настя, а надо заставить поорать Любаву, вот татары оглохнут-то!

Это мысль! Любава может докричаться до того берега и без рупора. А уж с ним… Вятич согласился:

– Ваша голосистая сестрица татарских коней с привязи посрывает.

Любаве задание очень понравилось, она почувствовала себя очень значительной, до вечера ходила важно, ни на кого не глядя. Лушка даже шепнула мне:

– Зря мы ее предложили.

– Луша, мы же для дела.

– Разве что, – вздохнула сестрица.

До вечера я учила Любаву орать черт-те что. Оказалось, что индейский клич не очень получается, потому что приходится рот убирать от отверстия, пришлось на ходу вспоминать вопли из страшилок. Тут пришел на помощь сам Микула:

– А ежели туда свистнуть?

– А ты можешь?

Лушка мгновенно оживилась:

– Он свистит, как Соловей-разбойник.

Мы с Вятичем переглянулись, это было то, что нужно. Вряд ли татары забыли свист убитого атамана, и то, что этот же свист повторится, добавит ужаса.

– А ну, свистни.

– Лошадей уберите.

Микула был, пожалуй, даже голосистее Соловья-разбойника.

– Покатит…

– Куда покатит? – немедленно влезла сестрица.

– Хорошо, значит.

Когда совсем стемнело, наша веселая компания полезла на стену, таща большущий рупор. Собственно, рупор нес Микула, рядом семенила важная Любава, а мы с Лушкой и Вятичем плелись следом. Глядя на Любаву, я вдруг осознала, как нелепо временами выглядела сама. Ведь я была вот таким же гусем, а Вятич только усмехался в усы.

Но первым рупор опробовал все же сотник, он тихонько подвыл. Рупор послушно усилил звук – и по ту сторону Другуски явно забеспокоились лошади. Лушка обрадовано завопила:

– Давай!

– Ну, ты-то молчи!

Сестрица притихла, осторожно косясь на меня. Она явно не ожидала, что я не стану поддерживать ее радостных восклицаний.

Переполошив татарских лошадей, Вятич знаком позвал к рупору Микулу:

– Давай ты, только погромче.

Кузнец своей огромной ручищей легко удерживал на весу тяжеленный лист железа, наклонившись ближе к маленькому отверстию, он заложил два пальца в рот и… у нас заложило уши по эту сторону усилителя, а уж что творилось по ту…

Еще пара посвистов – и дошла очередь Любавы. Наученная мной сестрица заорала что-то совершенно немыслимое. Я увидела, как едва не присел от хохота державший рупор Вятич. Любава орала: «У-у-а-га-га…» в лучших традициях «привидения с мотором».

Спать жителям Козельска не пришлось, они выбегали из домов, убеждались, что это на стене развлекается наша компания, и долго стояли, трясясь от ужаса из-за этих экспериментов. Татары не спали тоже, всю ночь они то успокаивали взбесившихся лошадей, то метались сами, видно, не понимая, что это и откуда. Вернее, откуда выяснили быстро, а что значит, не могли понять до самого утра.

Ближе к рассвету наша компания, усталая, но довольная, правда, чуть осипшая, потому что орали даже мы с Лушкой, отправилась спать. Отец качал головой:

– Никому спать не дали. Ну и шутники.

– Это не шутки, Федор, – вступилась за нас тетка, – они татар славно попугали. Только больше не получится.

– Почему?! – ахнули в один голос сестрицы.

Я не спрашивала, все и без объяснений ясно: татары переправятся и орать со стены не дадут. Это с той стороны стрелы не долетают, а ото рва долетят. Да и рвы они заваливать умеют хорошо.

Когда мы проснулись, солнце стояло уже высоко. Едва умывшись и перекусив, полезли на стены. Сестрички от меня не отставали, ведь я была уже опытным воином. Проблем при этом нашлось множество. Я все время ходила в мужской одежде, так привыкла, что и снимать не хотелось. Следом собралась переодеваться Лушка, и только вмешательство Андрея предотвратило появление еще одной стриженой в нашем семействе. Сестрица растерянно похлопала глазами на своего жениха и почти хлюпнула носом:

– Князь Роман Насте разрешает…

– Она косу обрезала раньше, чем с Романом встретилась.

Я хотела сказать, что ничего не раньше, но промолчала, потому что за Лушкой непременно последует Любава – и женская половина семьи будет явно опозорена. С меня спрос иной, я ведь «навернутая и долбанутая», как когда-то выразилась Лушка. Чего взять с девицы, у которой отшибло память после падения с лошади?

На вопрос – где татары, Анея усмехнулась:

– Вон за Другуской, куда им деться? Думаете, от ваших ночных воплей разбежались?

Татары не только не разбежались, они переправлялись на правый берег реки, ближе к нам. Вот гады, ни ночные кошмары, ни раскиданный чеснок, ну ничего их не берет! Конечно, просевший лед не выдержал и провалился, но татары быстро навели переправу из бревен взамен разрушенного нашими моста. Обидно, что базировалась она на наших же опорах.

Переправились они не все и делали это долго, до позднего вечера.

За это время я научила Любаву орать «Равняйсь! Смирно!» и еще кое-что. Вятич и Микула с нами развлекаться не пошли, только предупредили, чтобы из-за забора не высовывались, не то стрелу в лоб получить можно запросто. Это я знала и без Вятича, Рязань еще не забылась. И тут мне пришла в голову еще одна идея. К голосам и вою татары уже привыкли, а вот к усиленному грохоту вряд ли. И еще к голосу из-под личины, усиленному рупором.

Когда оба их стана и на том берегу Другуски, и на нашем совсем затихли, и у костров остались только дежурные, всю округу разбудил страшнейший грохот – это мы в три руки колотили по железным ведрам, а рупор звук усиливал.