Хотя это и не много, все же я фотографирую свою доску и отсылаю картинку Финчу с сопроводительной записью: «Посмотри, на что ты меня толкаешь». Каждые полчаса я проверяю, не прислал ли он мне ответа, но к тому времени, как я отправляюсь спать, я так и не получаю от него ни словечка.

Прошлый вечер напоминает собой пазл, только не собранный. Все его кусочки раскиданы в стороны, а некоторых просто не хватает. И слишком уж быстро колотится сердце.

Я снова беру в руки книги и читаю добрые, хорошие слова, оставленные Деккой. Но сейчас они расплываются у меня перед глазами, и я никак не могу сосредоточиться, чтобы уловить их смысл.

Потом я начинаю все приводить в порядок. Я снимаю со своей стены все записки, пока она не становится совсем пустой. Я выбрасываю их в корзину для бумаг, но этого мне мало. Я решаю перекрасить стены, мне надоело любоваться на красный цвет. Слишком уж тут темно, от этого может начаться депрессия. Да, пожалуй, это как раз то, что мне сейчас нужно. Смена обстановки. Вот почему мне кажется, что в комнате как-то некомфортно.

Я забираюсь в Гаденыша и еду в ближайший хозяйственный магазин, покупаю грунтовку и десять банок голубой краски, причем количество ее я беру наобум, потому что точно не знаю, сколько понадобится для целой комнаты.

Мне приходится накладывать один слой краски за другим, чтобы избавиться от красного. Я упорно тружусь, но красная краска все равно пробивается сквозь голубую. Создается такое впечатление, что стены в моей комнате кровоточат.

К полуночи краска еще не успевает высохнуть, поэтому я убираю с кровати черное одеяло, служащее одновременно и покрывалом, сую его в шкаф с бельем в коридоре, долго там роюсь и нахожу старое голубое одеяло, когда-то принадлежавшее Кейт. Именно им я и накрываю свою кровать. После этого открываю окна и перемещаю кровать на середину комнаты. И только тогда забираюсь под одеяло и засыпаю.

На следующий день я снова начинаю красить стены. На это уходит целых два дня. Но зато я добился нужного цвета – теперь стены у меня ярко-голубые, такой бывает вода в бассейне. Я лежу в кровати и испытываю легкость, мне даже легче дышать. Вот теперь совсем другое дело. Да, именно так. Это и есть то, что мне нужно.

Единственное место, которое я не трогал – это белый потолок, потому что именно белый включает в себя все цвета видимого человеческим глазом спектра. Мне нравится сознавать, что вся радуга умещается в одном белом цвете, и мне в голову приходит интересная мысль. Я решаю написать на эту тему песню, но вместо этого я включаю компьютер и отправляю послание Вайолет: «Ты – это все цвета в одном, во всей их яркости».

Уже целую неделю Финч не появляется в школе. Кто-то говорит, что его временно исключили, другие утверждают, что он не рассчитал дозу, и его срочно увезли в реабилитационный центр. Причем слухи распространяются путем перешептывания и передачи записок, потому что на днях директор Уэртц узнал про «Бартлетт дерт» и велел немедленно закрыть ее.

Среда. Первый урок. В память о бессрочной кончине газеты Джордан Грипенвальдт раздает конфеты. Трой Саттерфилд запихивает в рот сразу два леденца и с набитым ртом пытается обратиться ко мне:

– А где же твой дружок, Вайолет? Разве ты не должна постоянно следить за ним, чтобы предотвратить очередную попытку суицида?

Он хохочет, и все его приятели дружно смеются. Прежде чем я успеваю что-то ответить, Трой достает конфеты изо рта и демонстративно выбрасывает их в урну.

В четверг после уроков я разыскиваю на школьной стоянке Чарли Донахью. Объясняю ему, что мы с Финчем вместе работаем над школьным проектом, но я не вижу его вот уже несколько дней. При этом мне так хочется спросить насчет слухов, ходящих по школе, но я сдерживаюсь.

Чарли бросает учебники на заднее сиденье своего автомобиля.

– Это вполне в его духе. Он приходит и уходит, когда ему только вздумается. – Он снимает куртку и бросает ее поверх книг. – Но он уже не маленький, пойми. Парень вырос, должен сам соображать.

К нам подходит Бренда Шенк-Кравиц и небрежно открывает дверцу пассажирского места. Прежде чем сесть в машину, она поворачивается ко мне:

– А мне твои очки нравятся.

По ее тону я понимаю, что она сказала это вполне искренне.

– Спасибо, – благодарю я. – Это очки моей сестры.

Похоже, она несколько секунд обдумывает сказанное мной, затем с понимающим видом одобрительно кивает.

На следующее утро, собираясь на третий урок, я встречаю его. Это Теодор Финч, но он снова изменился. Он в жуткой вязаной красной шапочке и свободном черном свитере, как всегда, джинсы, неизменные кроссовки и, конечно, знаменитые черные кожаные перчатки с обрезанными пальцами. Теперь он являет собой Финча-беспризорника, как мне кажется. Он прислонился к шкафчикам, одна нога согнута в колене, и беседует о чем-то с Камели Белк-Гуптой, одной из девчонок из нашего драмкружка. Я прохожу мимо, но он, похоже, даже не замечает меня.

На уроке я, как обычно, вешаю сумку на спинку стула, достаю учебник геометрии и тетрадь. Мистер Фишер предлагает начать урок с разбора домашнего задания, но едва он произносит эти слова, как в школе начинает завывать пожарная сирена. Я собираю вещи в сумку и вместе с остальными учениками выхожу из аудитории.

– Встретимся на учительской стоянке, – раздается голос позади меня. Я поворачиваюсь и вижу Финча. Он стоит рядом, как ни в чем не бывало, засунув руки в карманы. Потом он так же беспечно удаляется, как будто вокруг нас нет никого – ни учителей, ни учеников, включая, между прочим, и самого директора Уэртца, который отчаянно кричит что-то в свой телефон.

Я еще несколько секунд колеблюсь, потом бросаюсь со всех ног на улицу, при этом сумка больно ударяет меня по бедру. Меня ужасно пугают мысли о том, что кто-нибудь пустится за мной вслед. Но возвращаться поздно, и я мчусь вперед во весь опор. Я нагоняю Финча, и вот мы уже несемся вместе, припустив что есть сил, и никто не кричит нам: «Стойте! Немедленно вернитесь!» Мне страшно, но одновременно приятно от осознания собственной свободы.

Мы пересекаем бульвар перед школой, бежим мимо аллеи, которая отделяет парковку от реки и делит весь город на две части. Наконец, мы останавливаемся в крошечной рощице, и Финч сразу же берет меня за руку.

– Куда мы направляемся? – задыхаясь, интересуюсь я.

– Вон туда, чуть дальше. Только тихо. Тот, кто первый начнет шуметь, должен будет просочиться назад в школу. – Он быстро говорит и стремительно перемещается вперед.

– Как это просочиться?

– Голышом. Только так можно просачиваться – когда на тебе нет одежды. По-моему, я все правильно объясняю.

Я аккуратно сползаю вниз к набережной, Финч беззвучно указывает путь, делая при этом вид, что это ему удается очень легко. Мы доходим до берега реки, и он указывает куда-то вдаль. Поначалу я не могу понять, что он хочет мне показать, но вот я замечаю какое-то движение. Это птица, довольно высокая, в метр, не меньше, с красным хохолком на белой голове, а все ее тело угольно-серое. Она ходит по реке на мелководье, что-то клюет и время от времени возвращается на противоположный берег, важно расхаживая там, как зазнавшийся джентльмен.