хватало сил работать по двадцать часов в сутки, как прежде. Поэтому с особым вниманием приглядывался он к тем молодым строителям, в которых угадывал своих продолжателей. И одним из таких, может быть, самым капитальным среди капитальных парней был Алеша Тверцов.

Приметил его главный инженер давно, еще в самом начале. Нет, не в самом… Первыми, если быть точным, сюда прибыли «южные ударники» — так они себя называли. Сто пятьдесят одесситов, николаевцев, крымчан. Они-то и начали готовить строительный полигон на берегу.

Веселые были ребята. Додумались снять с «Юпитера» якорь и втащить его на сопку. Сил-то сколько потратили… Они же оборудовали пятачок для танцев, дали ему красивое название «Каравелла» и развесили там фонарики, сработанные под старину.

Стройка, особенно вначале, оно ведь как бой. Чтобы захватить плацдарм, нужен порыв, стремительный бросок. Это одно. А другое — закрепиться на плацдарме, удержать его. Тут требуется упорство, кропотливый настойчивый труд. Без оркестров и без громких фраз — Коренов терпеть не мог болтовни, особенно похвальбы и обещаний. Ты не говори, не обязуйся — ты сделай. А среди южан говорунов было порядочно. Под натиском однообразно-суровых будней начали они нести большие «потери». Через несколько месяцев почти половина ребят возвратилась в родные пенаты. Лишь немногие перенесли первую зиму, теперь их больше десятка не насчитаешь, но зато этот десяток — надежный.

Закрепиться на плацдарме, расширить его сумели демобилизованные моряки, прибывшие по комсомольским путевкам прямо с боевых кораблей. Запестрела тогда стройка черными бушлатами, тельняшками, голубыми воротниками-гюйсами. Редко кто из моряков имел строительную специальность, обучались прямо на месте, в бригадах, но народ был крепкий, дружный, смекалистый. Коренев понял: эти смогут!

Что там говорить, невзгод было достаточно. Холода, бураны, туманы, слякоть — явления обычные, их в расчет не брали. В любую погоду шли моряки строить первые здания, прокладывать липли связи, формировать территорию будущих причалов, забивать сваи.

Случалось, дул ураганный ветер, бушевал шторм, ливни размывали дорогу — прекращалось всякое сообщение с внешним миром, с Большой землей. По нескольку суток- люди хлеба не видели. Но работали.

Выдались три месяца, когда для строителей не оказалось почти никаких дел. Снабженцы не сумели завезти материалы. Получали тогда ребята по тридцать — сорок рублей в месяц. На еду не хватало. Ездили моряки в районный центр, загоняли портсигары, зажигалки, выходные ботинки — у кого что имелось.

Между прочим, там, в районном центре, рабочие руки тоже требовались позарез — возводился крупнопанельный домостроительный комбинат. Сто пятьдесят рублей — как с куста. Но моряки не поддались соблазну. На комсомольском собрании, которое вел Алеша Тверцов, постановили и записали: «Кто покинет бухту в трудный период — считать дезертиром. С таким не здороваться, не переписываться, руки никогда не подавать». Инструктор райкома комсомола потом выговаривал Алеше за такую необычную резолюцию, а Коренев похвалил: по существу, без болтовни решили ребята!

Молодцы моряки! В буквальном смысле слова донашивали тогда последние брюки, в столовую ходили раз в день. Одну сигарету курили втроем. И все-таки выдержали. Капитальные парни!..

За грудами привозного щебня открылось аккуратное двухэтажное здание из светлого кирпича. Коренев усмехнулся — первый самостоятельный объект комплексной комсомольско-молодежной бригады Тверцова. Долгое время насчет «самостоятельности» Алеше не везло. Хорошая бригада — ее постоянно бросали в прорыв, доделывать, «доводить до ума» то, что не успели другие. Чаще всего — крыши. Куда ни глянь — крыши тверцовские. На механических мастерских, на материальном складе, на общежитии. Потом очистные сооружения, водоводы, теплотрасса. Ворчали ребята: нет полного удовлетворения. Хотели «свое» здание возвести полностью — от «нуля» до «ключа». Коренов добился: поручили им построить блок подсобных помещений на новом причале. Сооружение не ахти какое по размерам, зато нужное. Тут и пункт управления, оборудованный электроникой, и администрация разместятся. Стоять этому зданию долго.

Тверцова инженер увидел возле костра. По пояс голый, загоревший до черноты, Алеша пристраивал над огнем объемистый бак. Поздоровался, натянул рубашку. От загара, от огня лицо у него словно из темной меди, с резко отчеканенными чертами.

— Много работы осталось?

— На три дня.

— Комиссия не прицепится?

— Еще раз все проверяю.

— Ладно, дело к тебе есть.

Из дверного проема медведем вылез громадный парень в старой тельняшке, в широкополой ковбойской шляпе.

— Алеша, ты где?.. A-а, начальству докладываешь! — Парень стянул шляпу: — Здравия желаю, товарищ главный. Вы того, извините меня…

— За что?

— Бригадиру тоже перекусить надо. А то ног на потянет… Ты скоро, Тверцов?

— Не знаю, — вопросительно глянул тот на Коренева.

— Посочувствую голодному человеку, долго не задержу, — улыбнулся инженер.

— Иди, я сейчас! — крикнул Алеша.

Коренев положил руку на твердое плечо Тверцова, слегка притянул к себе:

— А дело вот какое. Ты ведь в политехнический собирался, на факультет промышленного и гражданского строительства, так я помню?

— Да, говорил.

— Есть мнение направить тебя в институт от стройки. На подготовительное отделение.

На лицо Алеши растерянность.

— А как же тут?

— Да уж ладно, перебьемся.

— А я?

Приезжать будешь. С дипломом сюда вернешься. Впрочем, на севере, на востоке строек много.

— Неожиданно все… Подумать-то можно?

— Подумай, конечно. Только учти: опыт у тебя ость, хватка тоже. Пора о мозгах позаботиться. — Помолчав, добавил с необычной для него ласковостью: — Жаль расставаться с тобой, сынок. А надо, Самое время крылья тебе расправлять.

12

Старший лейтенант Шилов торопился на пирс встречать иностранное судно. Попросил Сысоева:

— В дежурку парня привели, поговорите с ним. 

— Задержан?

— Возле проходной порта болтался, к японскому матросу приставал. Жевательную резинку выменивал, что ли… Преступления нет, а пристыдить надо. Чтобы достоинство не ронял.

— Понятно.

В дежурной комнате сержант Агаджанов говорил что- то узкоплечему, рыжеватому парню лет двадцати двух, а солдат Чапкин переминался нетерпеливо, намереваясь, вероятно, вставить свое слово. Задержанный одет был по распоследней западной моде. Полурубашка-полумайка, напрочь лишенная рукавов, открывала длинные, худые, но, чувствовалось, крепкие руки. На груди — гангстер в черной маске и, естественно, с пистолетом. Голубые брюки-техасы, не раз простиранные с содой, почти потеряли свой цвет, выглядели ветхими, заношенными. На самых неподходящих местах — заплаты. Колено украшено сердцем из красной тряпки и золотистой стрелой. Туфли, конечно, на высоких каблуках.

Олег назвал себя, сел против задержанного, продолжая приглядываться к нему. Лицо худощавое, подвижное. Нос какой-то бесформенный, вздернутый. Губы толстоваты, придают лицу капризное выражение. Глаза глубоко скрыты под темными ресницами, заглянуть трудно. Держится вроде бы уверенно. Но вот нога дернулась. В карман зачем-то полез. В другой. Волнуется все же! Или по природе вертлявый?

— В чем дело? — спросил Сысоев.

— Вот-вот, товарищ прапорщик! — обрадовался