– К вам подселили, – оповестила дежурная. – Тоже участник вашей конференции.

Скрывая досаду, Глеб направился к лифту.

Все три кабины томились в гостеприимном ожидании.

Сонная лифтерша вопросительно посмотрела на Глеба: куда?

Поднявшись на этаж, Глеб приблизился к своему номеру и постучал.

– Да-да! – воскликнули за дверью.

Глеб вошел и поздоровался.

На кровати сидел рыхлый мужчина в майке. Правое плечо его стягивал уродливый застарелый рубец. А круглое лицо дружески улыбалось, редкие крупные зубы сжимали обкуренный мундштук.

Мужчина вынул мундштук и положил его в пепельницу.

– Добрый вечер. Меня зовут Петр Петрович Олсуфьев.

***

Из показаний свидетелей по делу № 30/74.

Свидетель С.П. Павлиди, отец свидетельницы А. Павлиди:

«…Я – честный человек. И дочь свою, Алену, воспитывал такой же. Сюда я пришел по ее повестке: Алена уехала в командировку в Харьков. Я хочу сказать по существу дела. Дочь моя была очень обеспокоена случившимся с Глебом Казарцевым. И со всей принципиальностью и прямотой отнеслась к своему гражданскому долгу. Но эта поездка в Харьков… Ее приятель Никита Бородин дал ей слово, что сам все уладит, честно обо всем расскажет, пусть Алена не беспокоится и отправляется в командировку. Никита передал ей записку. Вот эта записка: “Алена, поезжай спокойно. Все, что касается истории с Глебом, я улажу сам. Обещаю. Кит”. Такое у него прозвище, Кит. Прошу эту записку приобщить к делу».

После обеда Никита обычно уходил к себе. Он садился в старое кресло, закуривал и размышлял. Например, по каким законам жизни именно этот тип, Скрипкин, стал его начальником. А не кто другой из уважаемых Никитой людей.

Правда, последнее время все упорнее циркулировали слухи, что Скрипкина от них уберут. И поставят другого. Поговаривали, что это будет человек из своих, а не варяг. Но кто? Кандидатура Никиты была самой подходящей. А сто девяносто в месяц – это не баран чихал, такой оклад на улице не валяется. Так что повод для размышлений у Никиты был, и довольно приятный.

Да! Жизнь – великий селекционер: каждый в итоге занимает то место, которого он достоин. Рано или поздно.

Только вот сигареты, к сожалению, были сырые. С трудом раскуривались. Можно было у матери одолжить, да лень вставать. Вообще, из этого кресла он поднимался тогда, когда совсем припирало…

Он протянул руку и положил несколько сигарет на теплый колпак настольной лампы – пусть подсохнут. Теперь он думал о том, что жаль, Алена в отъезде. Неплохо бы с ней поделиться о возможных перемещениях в иерархической лестнице отдела. Только у нее глаз черный, греческий, еще сглазит.

В передней раздался звонок. Никита досадливо поморщился. Опять гости к матери!

Грохнули тяжелые банковские засовы – наследство бабушки-профессора. Обычно после этого доносились взрывы смеха, поцелуи. В этот раз было тихо.

Никита вытянул шею, прислушался.

– Мама! – крикнул он. – Кто там?

Дверь отворилась – на пороге стояла Вика.

Длинное пальто, рыжая пушистая шапочка, два огромных серых глаза…

– Господи! – засмеялась она. – Кит, ты все в том же кресле, в той же позе! Ведь прошел почти год.

Вика сорвала с головы шапку, выстрелив в сторону коридора брызгами воды. Потом запрыгала на месте, сбрасывая пальто:

– Помоги, еще муж называется!

Никита справился с замешательством и демонстративно медленно выбрался из кресла.

– Не ждал?

– Признаться, довольно неожиданно.

– Я по делу, ненадолго, – Вика оглядела комнату. – Все тот же кавардак! – и перевела глаза на Никиту.

Взгляд ее неторопливо сполз с широкого его лица вниз, по махровому халату, к стоптанным домашним туфлям с дырой у большого пальца.

– Ты все такой же. Только потолстел… А как ты находишь меня? Вика крутанулась, разметав жесткие черные волосы, прошлась по комнате легкой походкой. Ей очень шло это простенькое темное платье.

– Все такая же. Как игла, – скучно произнес Никита и плюхнулся в кресло. – У тебя есть курить?

– Найдется.

Вика извлекла из сумки сигареты, бросила их Никите.

– Мои что-то отсырели.

– Немудрено, – Вика бросила и зажигалку.

Подошла к стулу и наклонила его. Груда газет и журналов сползла на пол, обнажая красную обивку сиденья. Села, вытянув длинные стройные ноги в коричневых сапогах.

– Так вот, Кит. Я замуж выхожу.

– Поздравляю, – Никита почувствовал легкий укол в сердце.

– Мне нужен официальный развод.

– За чем же дело стало?

– За тобой.

– Пожалуйста! – с наигранной веселостью воскликнул Никита. – Сколько угодно.

– Я и не сомневалась в этом, Кит… Только надо сделать как можно скорее.

Никита наконец прикурил.

– А что, жених сбежит?

– Не исключено, – засмеялась Вика. – Договорились? Завтра же… Там надо заплатить какие-то деньги, я не знаю, сколько. Но если у тебя нет, я дам.

– Разбогатела?

Вика помолчала и произнесла упрямо:

– Я дам.

Никита выпустил колечко дыма, второе, третье… Кольца разбухали, поднимаясь к потолку, догоняя друг друга.

– Лучше бы сапоги починила. Подошва отваливается.

Вика подтянула ноги, точно ее ударило током.

– Наблюда-а-ательный, – в голосе ее, деловом и решительном, прорвались детские ноты.

В коридоре слышались шаги матери. Но войти она так и не решилась.

– Послушай, почему ты ушла от меня?

– Разлюбила.

Никита кашлянул. Он вспомнил, как ждал ее возвращения. У Вики в городе не было никого, ей негде было ночевать. И Никита был уверен, что она вернется… А прошло больше года.

– Куда ты тогда ушла?

– В общежитие, к девочкам.

– Думал, ты уехала к себе в поселок.

Помолчали.

– Почему же ты меня разлюбила?

– Надоел.

– Вот как, – усмехнулся Никита. – Интересно, чем?

– Всем, – Вика встала. – Извини меня, Кит, но зачем темнить, верно? Возможно, это пойдет тебе на пользу. Я так была бы рада!

Она шагнула к дивану, на котором валялось ее пальто.

– Не уходи, – тихо произнес Никита. – Посиди.

Вика тут же вернулась на свое место, словно ждала этой просьбы. И Никита был рад, что Вика осталась: помня ее характер, он на это не надеялся. Опершись руками на подлокотники, он извлек себя из кресла и, разминаясь, сделал несколько шагов по комнате.