По ноге моей пробежал огонь и в одно мгновение достиг паха. Я не отодвинул ногу, а, наоборот, едва заметно подался к Маргарите. К моей огромной радости, я почувствовал, что и девушка подалась ко мне, и спустя несколько головокружительных мгновений, когда я выпрямился со своей сковородой, предусмотрительно держа ее прямо перед собой чуть ниже талии, мне пришлось ловить ртом воздух.

– Приходи ко мне в перерыве, – прошептала она.

И вот, как только мы закончили утреннюю смену, я снял халат и поспешил от «Плакучей ивы» вниз по склону, прямо по сугробам. Выйдя наконец за оштукатуренную каменную стену, я бросился бежать, поскальзываясь то и дело в обледеневших переулках по дороге к дому Маргариты. Она жила над кондитерским магазином в центре.

Маргарита встретила меня на улице перед домом, и мы заговорщицки переглянулись, но не сказали друг другу ни слова. Я с деланым безразличием оглядел улицу. Рука Маргариты дрожала, когда она вставляла ключ в замок покрытой изморозью парадной двери. Пожилая пара входила в обувной магазин «Бата»; молодая мамочка с коляской выходила из кондитерской; владелец цветочного магазина чистил от снега тротуар перед своей витриной. В нашу сторону никто не смотрел.

Дверь распахнулась, и мы вошли, миновали почтовые ящики и батареи, смеясь, перескакивая через две ступеньки, взбежали в ее однокомнатную квартиру на четвертом этаже. Оказавшись наконец-то за дверью, в уединении ее квартиры, мы бросились ласкать друг друга, как в бреду, и жадно целовались, сбрасывая и роняя одежду как попало.

В тот день я взял несколько уроков французской интерпретации lingua franca, и после горячего душа, где было много хихиканья и мыла, мы неохотно пошли обратно в «Плакучую иву», поодиночке, слишком томные и беспечные для того, чтобы должным образом соблюдать суровую дисциплину вечерней смены.

– Сосредоточься, Гассан. О чем ты сегодня думаешь? – срывалась на меня мадам Маллори.

Так все и началось. Однако для нашего развивавшегося романа имелись и препятствия. Ночи в монашеской келье, рядом с бдительной и суровой мадам Маллори, ему не особенно способствовали. Время, которое нам удавалось урвать во время дневного перерыва, было хоть и приятным, но явно недостаточным. У нас с Маргаритой никогда не было возможности спокойно побыть вместе подольше.

Как-то раз, когда я уже собирался бежать, кое-как затягивая на себе ремень, Маргарита, все еще стоя в кимоно и придерживая для меня дверь, тихо сказала:

– Жаль, что ты не можешь остаться дольше, Гассан. Иногда у меня создается впечатление, что ты не хочешь узнать меня поближе. Это грустно.

И Маргарита аккуратно закрыла дверь в квартиру. Я остался на лестнице, растерянный, как рыба, которую выудили из воды и бросили на дно лодки. Она была как мама. Говорила мало, но уж когда говорила, боже мой, это было больнее, чем любые тирады отца.

По пути домой я обнаружил, в первый раз в жизни, что мне не захотелось убежать, когда женщина, которая мне нравилась, приоткрыла дверь, ведущую к более близким отношениям. Совсем наоборот, я готов был броситься к этой двери в близость с Маргаритой сломя голову. Поэтому, идя в тот день по задворкам обратно в «Плакучую иву», я говорил с собой вполголоса, полный решимости уделять Маргарите больше времени, в особенности в наш единственный выходной.

Это означало, что мне придется сообщить моему семейству, что я теперь не каждую неделю буду бывать в особняке Дюфура на наших традиционных пиршествах. Это, конечно, было столь же опасно и столь же чревато дипломатическими осложнениями, как конфликт на Ближнем Востоке, но в следующий понедельник, сознавая, что́ именно поставлено на карту, я, исполненный решимости, мужественно промаршировал короткое расстояние, разделявшее два ресторана.

Как только я переступил порог «Мумбайского дома», моя решительность испарилась. Тетя усадила меня в кресло на самое почетное место. Она суетилась, взбивала для меня подушки. Теперь мое место на кухне «Мумбайского дома» заняла Мехтаб – она появилась из задних комнат, улыбаясь, неся с собой паштет из крабов и креветок и несколько хрустящих хлебцев папри чаат.

– Это тебе, чтобы заморить червячка, – сказала сестра. – Обед будет через час. Я приготовила твой любимый суп из ножек барашка. Специально для тебя. Положи ноги на подушку. Ты должен отдохнуть, бедный мальчик.

Я знал, сколько труда было вложено в приготовление всех этих деликатесов. Меня терзало чувство вины. Мухтар сидел напротив меня на диване и рассеянно ковырял в носу, читая вместе с дядей Майюром газетные комиксы.

– Спасибо тебе, Мехтаб. Прости, но сегодня я не могу остаться на обед.

Все в комнате замерли.

Мухтар и дядя Майюр оторвались от газеты.

– Что ты такое говоришь? Твоя сестра и тетя все утро проторчали на кухне.

Чего-то такого и следовало ожидать, но не от дяди Майюра, который обычно не утруждал себя тем, чтобы придавать значение подобным вещам, и предоставлял делать такие замечания своей жене. Это подчеркивало, насколько серьезным было мое правонарушение. Его слова потрясли меня.

– Извините. Извините! У меня другие планы.

– Что значит – другие планы? – взорвалась тетя. – С кем? С мадам Маллори?

– Нет. Еще кое с кем из ресторана, – туманно сказал я. – Мне надо было вам раньше сказать. Простите. Это решилось только сегодня утром.

Мехтаб не произнесла ни слова, она только подняла голову повыше, как великая бегума, которую глубоко оскорбили в ее собственном доме, и торжественно удалилась на кухню. Тетя была вне себя. Она погрозила мне пальцем.

– Посмотри, как ты обидел свою сестру, неблагодарный!

А что еще хуже – в дверном проеме вдруг появилась огромная фигура отца. Его глубокий голос загрохотал над нашими головами, как канонада танкового батальона.

– Что я слышу? Ты с нами сегодня не обедаешь?

– Нет, папа. У меня планы.

Он поманил меня пальцем.

Мухтар хихикнул:

– Ну, теперь ты влип…

Я метнул в братца злобный взгляд и пошел за папой, зловеще шаркавшим туфлями. Когда нас уже не могли слышать, папа обернулся и посмотрел на меня с высоты своего огромного роста. Я не отвел глаз, готовый защищаться.

– У тебя девушка, да?

– Да.

– Иди. А по поводу них не переживай.

Я, должно быть, выглядел озадаченным. Он покачал головой, как это принято в Индии, и, прежде чем я успел понять, что происходит, он уже вел меня по коридору, все так же шаркая туфлями. Мы повернули направо, спустились по лестнице, к боковой двери особняка Дюфура, ведущей на гравиевую подъездную аллею. Папа вынул из кармана позвякивавшие ключи, отпер дверь, к которой подъезжали наши поставщики, и распахнул ее.

Он тепло улыбнулся и кивнул.

– Иди. Ты очень много работаешь, Гассан. Ты заслуживаешь того, чтобы повеселиться. С Мехтаб и твоей тетей я разберусь, не переживай. Ведь как оно с раскудахтавшимися курами? Бросишь им зерна, поворкуешь над ними немного – они и успокоятся. Иди. Я с ними разберусь. Не переживай.