Он снова шуршит бумажками на столе.

— Сержант, можете ли вы что-нибудь рассказать мне о нашем пациенте? Вы были близки с ним. Не замечали ли вы чего-нибудь, что могло бы помочь объяснить его внезапную кататонию и эти странные, словно раболепные позы?..

Итак, я для него снова сержант. Трудно даже поверить! Вайс до сих пор не допетрил, что Пташка думает, будто он канарейка! Вот чертов тупица!

— Он всегда был совершенно нормален, сэр. Как и я, беден, однако тоже из чудесной семьи. Он жил в трехэтажном доме с большим садовым участком. В школе учился прилежно, и хотя он не гений, сэр, но занимался по усложненной программе и обычно получал хорошие оценки. Не могли бы вы мне рассказать, сэр, отчего он такой? Верно, с ним случилось нечто ужасное, что довело его до такого состояния?

Пусть-ка попробует выкрутиться на этот раз. Он принимается перебирать бумажки, изучая их по одной. Не думаю, чтобы он вообще на них смотрел, то есть, я хочу сказать, вдумывался, что в них написано; он просто тянет время. Может быть, надеется, что мой вопрос исчезнет сам собой. А что, если он о чем-то знает и не хочет мне говорить? А может, и это всего вероятней, он знает не больше, чем Ринальди?

— Я беседовал с его родителями. Они приезжали сюда для установления его личности. Он больше месяца числился пропавшим без вести. Они узнали его, но сам пациент их не узнал. В то время, если кто-нибудь близко к нему подходил, он начинал яростно прыгать и извиваться, падая при этом на пол. Выглядело, словно он пытается убежать или спастись от кого-то.

— Это на него так не похоже, сэр.

Не может быть, чтобы он был таким олухом. До него неизбежно дойдет, что здесь что-то связано с птицами. Интересно, сказали или нет Пташкины предки о том, что он разводил канареек? Скорее всего, нет. Возможно, решили, что это не имеет отношения к делу. Но они наверняка должны были рассказать о нашем с Пташкой побеге, это ясно как божий день.

— Возможно, сэр, мне следовало бы вам рассказать, если это может иметь какое-то отношение к делу, что мы с вашим пациентом однажды убежали из дому. Нам тогда было четырнадцать или даже пятнадцать. Сперва мы отправились в Атлантик-сити, а затем в Уайлдвуд, Нью-Джерси.

— Да?

Да, да, да! Да, мой дубиноголовый, убежали как миленькие! Теперь заинтересовался! Я решаю, что пора подкинуть ему какие-то крохи, пусть поклюет. Но нельзя давать слишком много за один раз. Он снова заглядывает в бумаги, читает что-то, напечатанное на желтом листе.

— Да, сержант, у меня это есть. Вот и полицейский отчет. Здесь написано, вас обвинили в краже каких-то велосипедов.

Ну и дерьмо. Нет никакого смысла что-либо ему объяснять. Эта жирная задница не поверит ни единому моему слову. Ведь все написано черным по желтому, чего уж там.

Он опять наклоняется над столом в мою сторону. Улыбка испаряется с его лица. Теперь он пробует применить участливый взгляд. Я тоже наклоняюсь вперед и пытаюсь сделать вид, будто сожалею, что до сих пор остался в живых. Это не очень далеко от правды.

— Скажите, Альфонсо, — это останется между нами, — часто ли у вас появляется чувство, что люди к вам несправедливы? Не думаете ли вы, что люди будто сговорились, чтобы «достать» вас?

Ну не придурок ли этот новоявленный экстрасенс, телепат гребаный! Он опять смотрит в свои бумаги, затем глядит на меня жестким серьезным взглядом, но очень понимающе.

— Вот рапорт об инциденте в Нью-Камберленде, из него явствует, что к тому времени вы провели в армии всего пять дней. Это верно?

— Да, сэр.

— Тут говорится, что вы сломали нос некоему унтер-офицеру и выбили ему восемь зубов.

Я держу рот на замке. Какое, черт возьми, это может иметь отношение к Птахе?

— Он действительно был к вам несправедлив, Альфонсо? Вы теперь сами стали сержантом. Как вы думаете теперь, не кажется ли вам, что вы, может быть, слишком погорячились?

Я прибегаю к своей излюбленной тактике «раскаивающейся собачки», обычно она помогает в таких случаях.

— Мы все ошибаемся, сэр. Возможно, он лишь пытался делать свое дело, как и все мы.

Вот уж не знал, что сумею быть таким замечательным говнюком-очковтирателем. Заняться, что ли, торговлей подержанными автомашинами? Мне даже нравится дурить эту задницу. Ощущения похожи на те, как если заставляешь наконец какого-нибудь здорового ублюдка завопить благим матом, только здесь не требуется такого большого усилия.

До него наконец доходит. Его глаза практически исчезают за сияющими стеклами очков. Он берет стопку бумаг, ставит ее на попа, несколько раз выравнивает края, постукивая ею по столу, затем берет папку и засовывает их туда все разом. Потом откидывается на спинку кресла.

— Ну что ж, сержант. Думаю, никому не повредит, если ты проведешь еще один день с нашим пациентом. Может, что из этого и получится, кто знает. Может, у тебя появятся какие-нибудь идеи на этот счет или ты вспомнишь что-то о его прошлом? В таком случае дай мне знать.

Вот тут я и приплетаю бейсбол. Просто не могу допустить, чтобы он сорвался с крючка.

— Знаете, сэр, тут может быть одна зацепка. Может, эта вещь покажется вам странной, но я знаю, что она постоянно тревожила вашего пациента. Видите ли, забор его дома как бы служил оградой нашей местной бейсбольной площадки. Как только кто-нибудь выбивал мяч за забор, его мать тут же цоп — и нет мяча, и никогда не отдавала. Все за это ее ненавидели. Ваш пациент жутко страдал от этого. Только и делал, что извинялся направо и налево и клялся, что найдет и вернет мячи. Составлял списки людей, чьи мячи его мать присвоила. Обещал, что когда-нибудь всем все вернет. Долгими часами разыскивал мячи повсюду — и в доме, и на чердаке, и в гараже. Вероятно, если вы сумеете заставить его мать прислать их сюда, это сможет помочь. Наверняка это снимет с его души огромный груз; кто знает, вдруг как раз это и вернет ему память.

Вайс глядит на меня так, словно я несу совершенную чушь. Потом он соображает, что такое не выдумаешь. К тому же сержанты печально известны полным отсутствием воображения. Он опять берется за папку. Начинает что-то писать. Отрывает взгляд от бумаги и смотрит на меня.

— Как давно это было, сержант?

— О, это длилось годами, сэр. Лет семь уж точно. И это самое меньшее. У нее в коллекции должна была накопиться уйма мячей.

Он записывает и бормочет что-то себе под нос. Я прикусываю язык, чтобы удержаться от смеха.

— Отлично, сержант. Если припомните еще что-нибудь в этом роде и захотите мне рассказать, приходите сразу же. Если вы заметите в его поведении здесь, в госпитале, что-то такое, о чем, по вашему мнению, я должен знать, также не стесняйтесь. А вообще продолжайте разговаривать с ним о прошлом. Вы можете невзначай задеть какую-то струнку, которая все поставит на свои места.

Теперь мои игры с этим говнюком от психиатрии закончены. Он поднимается с места. Я тоже встаю и отдаю честь. Он отвечает мне тем же, на сей раз без дураков, довольно прилично. Я делаю поворот кругом, выхожу из его кабинета и, миновав парня, исходящего слюнями, оказываюсь там, где сияет солнце.