— Что касается Доротеи… Ей следовало исчезнуть из твоей жизни. Она причиняла зло и тебе, и твоему отцу. Она могла разрушить вашу жизнь.

Алиса подходит к столу.

— Скажите мне правду, доктор. Прошу вас.

Он сжимает губы.

— Я не могу. Не хочу помешать работе твоего психиатра.

Новый удар. Алисе начинает казаться, что вся ее жизнь была сплошным маскарадом.

— Вы знаете доктора Грэхема?

— Конечно. Он приходил ко мне, когда только начал тобой заниматься. Когда он четко разъяснил мне свои выводы, я был потрясен.

Он вздыхает. В его вздохе слышится сожаление.

— Люк Грэхем просил меня в случае, если ты сама докопаешься до истины, ничего тебе не рассказывать. Несмотря на… ошибки, которые я, быть может, допустил в отношении тебя, я помогаю ему чем могу, мы регулярно общаемся… То, что у тебя происходят какие-то изменения, тебя чаще посещают кошмары и ты открываешь для себя невозможное, является частью твоего лечения. Ты на пути к выздоровлению, Алиса.

Алисе хочется кричать. Все окружающие обманывают ее, играют с ней.

— Вы знали, что со мной не все в порядке! Мои черные дыры, мои…

— Я уже очень давно предложил твоему отцу направить тебя к психиатру. Он сказал, что не перенесет, если ты уедешь. Что он покончит с собой. Он не шутил, Алиса. Он говорил вполне серьезно.

— Но… Что же вы за врач?

— Очень плохой врач, в этом нет сомнений. А теперь тебе надо отсюда уйти.

Алиса встает и, дрожа, пятится к двери. Ей кажется, что над ней смыкаются створки какой-то раковины, они душат ее. Выражение ее глаз меняется.

— Вы… Вы все еще пытаетесь мною манипулировать, вы всегда это делали. Вы… хотите окончательно свести меня с ума. Вы, мой отец, доктор Грэхем.

— Это твое психическое состояние, защитные механизмы, таящиеся в тебе, заставляют тебя говорить подобные вещи. Вы с Грэхемом скоро достигнете цели. Я знаю, что он делает для тебя, он хорошо работает… Потерпи еще немного, Алиса.

Алиса чувствует, что ее разум слабеет, все связи рвутся одна за другой. Голос врача — низкий, серьезный — громом отдается в ушах.

— Я уже довольно наслушалась! Вы мне отвратительны! Вы мерзавец!

Доктор качает головой:

— Ты скоро поправишься, Алиса…

Она поворачивается, бежит через кабинет, приемную, узкий проход. И исчезает на улицах Арраса…

За молчанием Бландины Дехане…

«Меня держат в заложницах. Каждую секунду каждой минуты я чувствую дуло револьвера у виска, и палач жмет, жмет, жмет на спуск, но ни одна пуля так и не вылетает. Господи, сделай так, чтобы наконец прозвучал выстрел… Если на один день, хотя бы на один день, на одну минуту, на одну секунду одна из моих шестисот безвольных мышц даст мне возможность выразить мои мысли, все мое существование, все, что осталось во мне живого, я смогу уложить это в три слова.

Я хочу умереть.

С момента моего заточения прошло пятнадцать лет, и ничего не изменилось. Пятнадцать лет я повторяю те же слова. Услышь мою молитву, Господи, единственную молитву, с которой я когда-либо обращалась к Тебе. И позволь мне уйти, позволь мне забыть то, что видели мои глаза. Сжалься».

Клод Дехане аккуратно зачесывает назад волосы жены, длинные светлые пряди доходят до первой пуговицы ее красивого синего платья. Инвалидное кресло с опорой для шеи и подбородка поблескивает под светом кухонной лампы. Клод внимательно, не спеша, повторяет один и тот же жест. Он выключил телевизор, погасил все остальные лампы, закрыл двери, и теперь ферма погрузилась в тишину, нарушаемую только шуршанием щетки, когда он проводит ею по голове жены. Шуршание, навязчивое, бесконечное, гипнотизирующее шуршание.

Бландина может раз в неделю на два с половиной дня уезжать из центра домой, и это случилось благодаря стараниям ее врача и ее мужа. Физиотерапевт Франсис Бапом сделал невозможное и научил Бландину дышать, глотать, пить и есть без помощи аппаратов при условии, что ей кладут в рот протертую пищу. А супруг, проявивший беспримерную заботу, терпение, понимание, тоже, несомненно, способствовал улучшению ее состояния. Конечно, лишь относительному. Спустя более пяти тысяч дней Бландина по-прежнему неподвижна как фонарный столб и совершенно неспособна общаться даже движением век. Никто не знает, что она чувствует и в каком состоянии пребывает ее рассудок.

Но она-то знает!

И Клод тоже знает.

Щетка все сильнее вжимается в неподвижную голову, под кожей которой живут миллиарды нервных клеток. Каждая мысль Бландины, каждое действие, производимое с ее телом, каждый обращенный к ней взгляд отражаются на функциях и даже на структуре ее мозга, способствуют выделению гормонов, вызывают цепные реакции, в результате которых она испытывает тоску, боль, одиночество. Редко — радость.

Внезапно Клод останавливается и нежно целует ее в губы. Осторожно положив щетку на колени жены, он расстегивает свою рубашку. Кончинами пальцев он сдвигает повязки и обнажает свежие шрамы с розовыми краями.

— Почему она причинила мне такую боль? Что я сделал, чтобы заслужить такое? Ты можешь мне сказать, а?

Долгое молчание.

Клод берет стакан с чаем.

— Попей… Я заварил садовую мяту.

За его спиной раздается какой-то шум, и он вздрагивает.

— Мирабель…

Молодая женщина входит в комнату, встает перед инвалидным креслом и улыбается. Не очень искренне.

— Добрый вечер, Бландина. Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете. Рада видеть вас.

Она гладит больную по щеке тыльной стороной кисти.

— На этой неделе было много работы. Все одно и то же, вы же знаете, каково это — жить в деревне, тут мало кого увидишь. А после того, как старик умер, — так еще меньше. Но, как говорится, надо крутиться. Сегодня мне пришлось перетаскать чуть не тонну цемента. Мешки по тридцать пять кило — и все руками.

Она поворачивается к Клоду:

— Я просто хотела с тобой поздороваться, вот и все. И помочь тебе с Бландиной. Ты ее уже помыл? Если нет, я этим займусь. Мне нравится ее мыть.

— Все уже сделано. Но если хочешь, можешь помочь мне уложить ее. У меня еще болит грудь.

Вдвоем они бережно переносят Бландину на кровать. Клод удобно устраивает ее голову на подушке, укладывает руки вдоль туловища. Потом, когда он выходит в ванную комнату, Мирабель гладит Бландину по лбу и улыбается ей.

— Ты настолько красивее меня…

Ей кажется, что Бландина совсем не постарела с тех пор, как она стала приходить в этот дом. Она выглядит такой же сильной, какой была в тридцать лет. Морщины словно бы пощадили ее лицо с мягкой бархатистой кожей. Возвращается Клод в старой зеленой пижаме.