На следующий день Миронов был уже в Ленинграде, где продолжались съемки «Троих в лодке…». В те дни был снят эпизод, где герои плутают в лабиринте, пытаясь отыскать своих неожиданных попутчиц Энн, Эмилию и Патрицию (в этих ролях снимались Лариса Голубкина, Алина Покровская и Ирина Мазуркевич).

В январе 1980 года Лариса Голубкина уехала на гастроли в один из городов средней полосы России, а Миронов решил остаться дома. И вспомнил о своей бывшей возлюбленной Татьяне Егоровой. Восьмого января ей исполнилось 36 лет, поэтому Миронов решил это дело отпраздновать. Он пригласил именинницу и их общую знакомую в ЦДЛ, где в тот день шла премьера нового фильма Андрея Тарковского «Сталкер». К этому режиссеру у Миронова было особое отношение – он его чрезвычайно уважал. Была бы воля Миронова, он бы снимался у своего тезки даже в эпизодах, но эта мечта оказалась несбыточной – у Тарковского была другая актерская компания и места для Андрея Миронова в ней не находилось. Впрочем, так было не только с Тарковским. Миронова не приглашали в свои работы и другие советские режиссеры из числа «продвинутых»: Никита Михалков, Георгий Данелия, Кира Муратова, Алексей Герман (последний, правда, вспомнит о Миронове, но об этом рассказ впереди). Ситуация, когда Миронову в основном поступали предложения от режиссеров рангом пониже, удручала актера. По его же словам: «С точки зрения открытия в себе новых возможностей кино мне мало что дало… В театре я используюсь в самых разных планах. В кино – пока очень однопланово».

Конечно, Миронову выпадала удача сниматься и у настоящих мастеров кино. Взять того же Эльдара Рязанова, Георгия Натансона или Илью Авербаха. На телевидении это были Анатолий Эфрос, Марк Захаров или Валерий Фокин. Но все же ему хотелось достичь вершины киношного Монблана, а его покорение без участия в фильмах Тарковского или Михалкова было невозможно. Миронов жаждал расширить свой киношный диапазон, а ему это сделать не давали. А когда это вдруг получалось, вмешивались силы извне. Например, он сыграл превосходную роль в фильме Ильи Авербаха «Фантазии Фарятьева», где впервые предстал в облике героя из разряда трагических, а этот фильм взяли и положили на полку. Фильм был сдан на ЦТ в конце июня 1979-го, но телевизионное начальство посчитало его мрачным и о дате выпуска на экран ничего не сообщило. «Покажем, когда представится удобный момент», – было объявлено создателям ленты. В итоге этот момент наступит спустя два с половиной года (авторы фильма все это время считали, что их детище вообще никогда не увидит свет).

Но вернемся в январь 1980-го. После просмотра «Сталкера» Миронов посадил двух своих спутниц в машину и развез по домам. Егорова тогда уже жила на проспекте Вернадского, была свободна от семейных уз и на правах бывшей возлюбленной пригласила Миронова к себе в гости. Они просидели до поздней ночи: вспоминали прошлое, говорили о творчестве. Хозяйка обратила внимание, что выглядит гость неважно. В театре у Егоровой не было возможности разглядеть болезненность вида Миронова, а здесь, за столом на собственной кухне, она это увидела. И едва она завела об этом разговор, Миронов мгновенно на него среагировал: «Да, я серьезно болен, – сообщил он. – Я был у врача, и он это подтвердил». Однако развивать дальше эту тему не захотел: видимо, ему было это неприятно.

Как мы помним, первый серьезный кризис со здоровьем случился у Миронова осенью 1978-го. Тогда врачи поставили ему неверный диагноз – серозный менингит, хотя на самом деле это была аневризма. Болезнь была вызвана крайне напряженным ритмом работы актера: он много играл в театре, снимался в кино и успевал еще концертировать в дуэте с женой. Этот бешеный ритм и стал причиной болезни. Однако едва Миронов выписался из больницы, он снова взялся за старое: несмотря на советы врачей сбавить свои творческие обороты, снова врубил «полную скорость». Стал репетировать сразу две новые роли в театре (Леня Шиндин и Дон Жуан), снялся в кино («Фантазии Фарятьева»), взялся за постановку спектакля «Феномены». И опять стал концертировать по стране. Когда Миронов был с гастролями в Болгарии, некая гадалка в ресторане сообщила ему: «Вы очень многого достигли, но это не предел. Вы сделаете еще очень много такого, что удивит всех. Но учтите, у вас очень плохое здоровье. Вы должны его беречь». Но как можно было беречь здоровье человеку, который был буквально одержим творчеством?

Тем временем в Москву вернулась Лариса Голубкина. О недавней встрече своего мужа с его бывшей возлюбленной она не догадалась. А может, просто сделала вид, чтобы не расстраивать себя лишний раз. К тому времени их брак с Мироновым приобрел статус стабильного. Они были официально расписаны, к тому же Миронов совершил поступок, на который долгое время не решался, – удочерил дочку Ларисы Машу Голубкину. Хотя настоящих отношений у двух его дочерей друг с другом не было: Миронов не хотел, чтобы они полноценно общались. Рассказывает Мария Голубкина:

«Нет, мы не общались. Ну это вообще такая вещь сложная… Как я могу ответить на вопрос, почему мы с Машей Мироновой не общались? Мы выросли давно, а тогда я же не могла позвонить, сказать: «Здрасьте! Это я, давайте дружить». Потом ревность, наверное. У меня ревности не было. Я была таким простым ребенком.

У меня было абстрактно: «Мама, роди ребеночка!» – вот так. Сестричку или братика. Не знаю. Это все так сложно сказать. Чего хочется в детстве. Каждую секунду все меняется. И по-другому человек думает. Он не разбирается ни в чем. Это папа, это мама. Это плохо, это хорошо. Никаких полутонов не существует. Почему говорят, что дети жестоки? Они не знают компромиссов. Есть дети, которые на это способны, но это какие-то умные дети. Не я. Но это я не к тому, что я не могла пойти на компромисс, я была достаточно тактична, просто… это надо было бы, скорее, спросить у папы. Если бы он мог ответить, то и хорошо. А для папы это был закрытый вопрос, и зачем мне на него отвечать? Тут родители должны были как-то наладить отношения, а не мы. Существовала там женщина, здесь женщина, две женщины, матери. Как это в принципе может общаться первая жена со второй, если абстрактно так подумать? Могут, наверное, если они соберутся и начнут обсуждать супруга. Вообще женщины – тут и ревность, и обида. Представьте – один мужчина и какие-то там… да еще все девочки. Может, и было бы вначале все прилично, я не думаю, что кто-то драться бы начал, конечно, нет, это я утрирую, а просто – не нужно.

Если папа так выбрал, то так и есть. Это – естественно. Нет вопросов. У меня тоже никогда не было вопросов, честно говоря. Все планировал он. Так вот папа не предлагал нам познакомиться…»

Вскоре наступил июль 1980-го, который оказался богат на события, причем самого разного толка: от веселых до трагических. Девятнадцатого июля (в этот день в Москве открылись летние Олимпийские игры – 80) свой очередной день рождения праздновал Александр Ширвиндт. Торжество проходило на квартире именинника в высотке на Котельнической набережной. Народу было приглашено много, и практически все – представители творческой богемы. Поскольку в тот же день в Москве начались Олимпийские игры, то, естественно, торжество было окрашено в спортивные тона. И поздравления крутились тоже вокруг этого. Так, Миронов облачился в спортивную футболку и трусы (на голове белая повязка), а Эльдар Рязанов – в рубашку и полосатые трусы, на груди – спортивная медаль, в правой руке – олимпийский факел. В таком виде они и произнесли торжественный спич в честь юбиляра.