В апреле он взял за привычку возвращаться из школы в компании одного из своих сокурсников. Юноша по фамилии Лундгрен был сыном резчика и продолжал дело отца. Тихий и медлительный, с широким, круглым лицом, он успел зарекомендовать себя хорошим мастером и принять участие во многих реставрационных работах.

Когда же выяснилось, что Лундгрен очень любит море, но никогда не ходил под парусом, Абель немедленно повел его к «Триумфу», дожидавшемуся своего часа на все тех же деревянных стапелях. Судно следовало привести в порядок и покрасить. Так впервые в жизни у Абеля появился помощник, а когда пришло время, они с Лундгреном спустили «Триумф» на воду. Они еще не раз выходили в море вместе, хотя и не так часто, потому что у обоих на суше дел было невпроворот.

В открытом море Лундгрен цепенел от страха, ведь он ничего не знал ни о ветрах, ни о рифах и не умел плавать. С ним было иначе, чем с Оскаром.

Я пишу, чтобы понять или, может, утешиться. У Октавио Паса я вычитала один интересный индейский миф.

Когда первые люди упали с небес, говорится в этом мифе, земная кора не выдержала и лопнула. Люди не смогли заделать трещину, через которую на землю хлынул хаос. Таким образом, падение рода человеческого началось с его появления на планете Земля. И с тех самых пор человеческая жизнь неотделима от трагедии.

Это красивый миф, странный и в то же время утешительный. Мексиканские индейцы понимали, что такое отчуждение. Собственно, Библия повествует нам о том же, хотя и в других образах. Несмотря на запрет, человек вкусил от древа познания добра и зла, через что в отличие от всей остальной природы стал осознавать сам себя. Прочее творение невинно, однако человек обособился от него, чем нанес себе неизлечимую рану.

Теперь он тоскует – по чему? По остальному творению или собственной невинности? Уже в момент грехопадения человек знал, что он чужой в этом мире, о чем напрямую сказано в индейском мифе. Это он нарушил целостность Земли и ее извечный порядок.

И с этого момента он не в ладах с собой. Он принес в мир насилие. Что было до того? Лев с ягненком… Но это преступление сделало человека человеком, образом и подобием Божиим. Если бы не оно, человек не мог бы различать добро и зло, а потому насилие священно. Одновременно с ним в мир вошло прощение и милосердие. И теперь человек должен примириться с собой, вернуть утраченную целостность. Конечно же, нарушение запрета изначально входило в планы Создателя. И Господь лицемерил, когда грозил человеку смертью.

Потому что человек не умер. И змей с раздвоенным языком говорил ему правду. За это гностики, и не только они, почитали змея священным зверем. Он – предвестник преступления, рода человеческого и всепрощения. Библия лишь по-своему варьирует тему отпадения человека от природы и долгого и полного опасностей возвращения к самому себе, то есть к Богу, – мысль, вероятно, еретическая, но тем не менее.

Он создал человека по своему образу и подобию, то есть творцом. Он дал ему возможность выбирать – поступок, сам по себе исполненный великодушия, однако имевший неоднозначные последствия. И человек стал бояться сам себя. Мексиканские индейцы хорошо это чувствовали. Человек вторгся в мир насильственным образом, покинув рай, или лоно природы-матери, что не могло обойтись без родовой травмы.

То же самое происходит и в жизни каждого – в частности, в моей и дедушки Абеля. И я пытаюсь уловить момент его отпадения от себя самого. Думаю, это произошло, когда он прочитал в газете объявление о смерти Сары. Это было в июне, как раз накануне праздника летнего солнцестояния; тогда Абель почувствовал, что руки его дрожат.

Итак, молодая женщина умерла, оставив младенца на руках безутешного супруга. В квартире на Кюнгсбругатан было тихо. Родители Абеля, как всегда, уехали на острова. Вероятно, он планировал посвятить это время живописи. Абель посмотрел на свои руки. Большие и сильные, они огрубели и покрылись трещинами за время реставрационных работ в Грипсхольме.

Но в этот момент Абель увидел другое: это были руки убийцы. Да, они могли бы задушить. Абелю стало страшно. Волна безымянного ужаса поднялась откуда-то изнутри, и Абеля прошиб озноб, несмотря на июньскую жару.

Позже они с Лундгреном еще не раз выходили в море на лодке под парусом.

А потом пришел черед Эстрид.

Тот день Абель посвятил работе.

Он поднялся из-за стола и прошелся по комнате. В лившемся из окон свете белые простыни, наброшенные на мебель, походили на саваны. В квартире пахло смертью, и Абелю это нравилось.

Он направился в отцовскую мастерскую. Солнце ручейками растекалось по половицам. Кисти и тюбики с краской были убраны в футляры и коробки, вдоль стен стояли мольберты с чистыми холстами. Абель выдвинул один из них. Кто он такой, в конце концов, чтобы судить брата? Оскар выбрал свой путь, невзирая ни на что.

Но молодая женщина умерла. Абель почувствовал пустоту внутри, и голова снова закружилась. Именно поэтому он должен писать. Никто не может ему помешать. Абель покрепче прикрутил холст к отцовскому мольберту, достал кисти и терпентин и вытащил ящик с красками. Выбрав нужные, он решительно нанес их на полотно. Абель поступил правильно, это было единственное, что ему хотелось сделать. Он считал брата убийцей и именно поэтому должен был писать.

Он оставит школу, дом, родителей и пойдет своей дорогой, наплевав на всех.

Как Оскар, да, как Оскар.

Абель писал весь день без перерыва.

Это походило на одержимость, уже забытое опьянение. Через открытое окно с видом на пролив в комнату проникал сладковатый запах зелени. С другого берега доносились звуки аккордеона и голоса. Абель думал о том, что уничтожит глухонемого, с его молчанием и всепроникающей белизной. Он больше не боялся. Краски на холсте горели. Абель писал ландшафт, которого никогда не видел.

Здесь были и вулканы, и увешанные странными плодами доисторические деревья, и цветы. Абель думал о бесчестье Оскара и о своей любви к нему. Он работал целый день. Несколько раз Абель выходил в кладовую, чтобы отыскать там кусок селедки или огурец, а потом возвращался к холсту. И все это время его преследовал пьянящий запах смерти. Однако получившееся в результате полотно жило.

Абель отложил кисти и залюбовался картиной. Он сам не мог понять, чем она ему нравится, но она не походила ни на что встреченное раньше. Ни один человек на свете не должен был увидеть этой работы. Глухонемого это касалось в первую очередь.

Краски пылали в закатном свете. Абель сел на отцовский стул. Когда солнце село, комната наполнилась серебристым светом, и наступила белая ночь. Абель устал, как после тяжелой физической работы. Он надеялся, что Оскар, как и обещал, пробудет на чужбине не меньше четырех-пяти лет. До его возвращения Абель должен повзрослеть.

Он убрал масло и краски. На другом берегу все еще играл аккордеон. Там танцевали.

Остальное время занимали плафоны, стены и их поверхности, орнаменты, анатомия и человеческое тело, история живописи и архитектурных стилей.