На аудиенции у принца Тоина Исао не собирался излагать свои идеи, вместо этого он покажет принцу «Историю „Союза возмездия"». Конечно, Исао не мог просто предложить ее почитать, поэтому решил преподнести принцу в подарок новый экземпляр. Впервые на что-то сгодилась мать. Исао попросил ее выбрать по возможности скромной расцветки парчу и сделать обложку для подарка. Мать вышивала, вкладывая в это всю душу.

Все эти приготовления стали известны отцу. Иинума позвал сына и сказал, что ему не следует идти к принцу.

— Почему? — удивленно спросил Исао.

— Достаточно того, что я сказал «не следует». Причину сообщать не обязательно.

Сыну было неведомо, как глубоко внутри, сложно переплелись чувства отца. Исао не подозревал, что принц каким-то образом причастен к смерти Киёаки.

Иинума понимал, что объяснить его гнев невозможно, но гнев не давал ему покоя. Конечно, Иинума сознавал, что в тех давнишних событиях принц был скорее потерпевшей стороной, и все-таки, добираясь до самых отдаленных причин смерти Киёаки, Иинума непременно возвращался мыслями к принцу, которого он до сих пор ни разу не видел. Не будь принца, не появись принц в то время и в том месте… — Иинума обычно доходил в своих рассуждениях до этого момента. На самом же деле, не будь принца, Киёаки из-за своей нерешительности, конечно, упустил бы случай сблизиться с Сатоко, — Иинума же, не зная подробностей развития отношений, имел склонность винить во всем принца.

Иинума до сих пор страдал от давнего противоречия между своими политическими убеждениями и пылкими чувствами, которые есть источник веры. Дело в том, что чувство преданности, которое он носил в себе с юношеских лет, чувство пылкое, наполненное когда-то гневом и презрением, обрушивающееся водопадом или извергающееся вулканом, эта безраздельная, слепая преданность была отдана им Киёаки. Точнее, сияющей красоте Киёаки. Его преданность граничила с изменой, постоянно таила обиду, но это чувство нельзя было определить другим словом.

Иинума определял это как преданность. Пусть так. Однако его чувство было наполнено нетерпеливым желанием соединить свой идеал и красоту, далекую от этого идеала, соединить наперекор соблазну этой несказанной красоты, стремящейся отдалить его от идеала, чувство и само возникло из настоятельной потребности соединить несоединимое. Преданность Иинумы всегда была окутана несокрушимой верностью, защищена чувствами, определенными ему судьбой в юности.

Иинума, объясняя что-либо своим ученикам, любил употреблять выражение «милость императорской любви». Он вкладывал в эти слова такие чувства, которые заставляли сверкать глаза слушателей, вызывали дрожь в теле, и было ясно, что источник этих чувств в его юношеском опыте. А где еще он мог их приобрести?

Иинума не был, что называется, аналитиком, поэтому мог забыть источник своих чувств, возникших так давно, но он пронес их огонь сквозь время, зажигал по собственному усмотрению, и тогда его самого охватывал этот давний огонь, теперь он не так быстро загорался и пьянел от него, как в юности, но будь Иинума более самокритичен, то наверняка бы заметил, что теперь лишь имитирует страстность. Понял бы, что он, который жил когда-то миром классической поэзии, теперь живет в поэзии подражания и без конца пытается приспособить виденные им прежде луну, снег, цветы к изменившимся с годами пейзажам. Иинума, что называется, сам того не сознавая, пользовался выражением, в котором для него присутствовало два значения.

Если бы кто-то вдруг усомнился в том, что он почитает императора, он бы просто зарубил того человека, но на это чувство как раз имя принца Тоина бросало холодную, напоминающую о стекающем со стеклянной крыши дожде тень.

— Кто поведет тебя к принцу Тонну? — Иинума довольно спокойно заговорил о другом. Юноша молчал.

— Так кто же? Почему ты мне не говоришь?

— Я не могу сказать.

— Как это не можешь?

Юноша упорно хранил молчание. Иинума рассердился. Его слова «Не ходи к принцу!» — родительский приказ. Объяснять причину он вовсе не обязан. Но то, что Исао не хочет сообщить имени своего знакомого, это, считай, бунт против отца.

На самом деле Иинума как отец вполне мог бы доступно объяснить сыну причину, по которой он сам избегал принца. Он мог сказать: «Этот человек был причиной смерти молодого господина, которому я служил, поэтому тебе не следует с ним встречаться». Но стыд раскаленным докрасна камнем стоял в горле и не давал Иинуме сказать это.

То, что Исао выступил против отца, да еще так далеко при этом зашел, было большой редкостью. Обычно он вел себя как почтительный и скромный сын. Иинума впервые почувствовал в сыне нечто, с чем придется считаться, и сокрушался по поводу собственного бессилия: он, который потерпел неудачу в воспитании Киёаки, теперь, через столько лет, не знал, что делать с воспитанием сына, бывшего полной противоположностью Киёаки.

…А в саду, за окнами комнаты, где сидели друг против друга отец и сын, разливалась после внезапного ливня вечерняя заря, лужи отражали ее свет, и зелень сверкала поистине райским блеском. Прохладный ветер освежал голову, и ярость отца была видна так же ясно, как дно прозрачной лужи, Исао почувствовал, что он может свободно, словно шашку по доске, двигать эту ярость. Запутанность чувств, бушевавших внутри отца, как всегда, была вне его понимания. А цикады стрекотали прямо-таки торжественно.

На столе в обложке из парчи, расшитой ржаво-красными и темно-зелеными нитками, лежала «История „Союза возмездия"». Исао спокойно протянул к книге руку, поднялся. Он собирался молча выйти с ней из комнаты.

Отец схватил книгу первым. И тоже встал.

Отец и сын мгновение смотрели в глаза друг другу. Исао видел во взгляде отца малодушие, отцу недоставало мужества. Однако в его глазах билась ярость, она, казалось, с грохотом копыт взметнулась из глубины души.

— Так ты отказываешься говорить?!

Иинума бросил «Историю „Союза возмездия”» во двор. Разорвалась светившаяся оранжевым цветом гладь лужи. Предназначенная в подарок книга упала в грязную воду. Увидев, как погружается в грязь его святыня, Исао почувствовал прилив гнева, будто перед глазами внезапно рухнула стена. Он непроизвольно сжал кулаки. Отец задрожал от ярости и сильно ударил сына по щеке.

Вошла мать. Минэ физически ощутила напряжение в фигурах мужчин, стоявших в комнате. Мгновение она смотрела на них: у ударившего сына Иинумы подол кимоно задрался, у сына одежда была в порядке. Взглянула во двор, освещенный вечерним солнцем. Сейчас Минэ вспомнила, как сильно был возбужден муж, когда он чуть ее не убил.

Минэ, буквально скользнув по полу, вклинилась между мужем и сыном и закричала:

— Исао, что же это такое! Сейчас же извинись перед отцом. Как можно так смотреть на отца! Быстро проси прощения!

— А ты посмотри на это! — Исао, не притрагиваясь к покрасневшей щеке, опустившись на колено, потянул мать за рукав и заставил ее посмотреть во двор. Над головой Минэ слышала частое, как у собаки, дыхание мужа. По сравнению с освещенным двором в доме было совсем темно, и ей показалось, что этот мрак, наверху, полон невероятными существами, на которых страшно смотреть. Минэ, будто во сне, вспомнилась библиотека в усадьбе маркиза.