— Ты ждал на такой жаре? — с удивлением заметил подошедший Идзуцу. Он и Сагара были в белых рубашках и форменных фуражках.

— Смотрите! Прямо в центре солнца виден лик императора! — сидящий на траве Исао выпрямился. В его словах была какая-то дьявольская сила, обычно она пугала и пробирала до глубин души.

— У его величества на лице страдание, — продолжал Исао.

Ито и Сагара, опустившись рядом с ним, рассеянно дергали травинки, когда они находились рядом с Исао, у них постоянно было ощущение близости обнаженного меча. Порой Исао просто внушал ужас.

— Наверное, все уже собрались, — поправив очки, нарушил молчание Сагара, пытаясь перевести беспричинную тревогу в тревогу, имеющую хоть какое-то основание.

— Собрались. Должны были собраться, — как ни в чем не бывало отозвался Исао.

— Ты все-таки отказался участвовать в сборах команды кэндо. Вот это смело, — немного стесняясь, выразил свое уважение Идзуцу. Исао оставил попытки объяснить причину своего отказа. Дело было не во времени — не настолько уж он был занят нынешней деятельностью. Он не стал участвовать в сборах, потому что ему надоело фехтовать бамбуковым мечом. Надоело, что эти победы даются слишком легко, что он владеет лишь символом настоящего оружия, не связанного с «настоящей опасностью».

Трое друзей горячо обсуждали между собой, как трудно было собрать целых двадцать единомышленников. На недавних Олимпийских играх в Лос-Анджелесе в соревнованиях по плаванию часто упоминали имена японцев и говорили, что в любой школе легко набрать желающих заниматься плаванием, но то, что делали Исао и его товарищи, не было похоже на привлечение людей в спортивный клуб. И причины были другими — не то что сбор на мероприятие, пользующееся сиюминутной популярностью. Они собирали людей, которые должны были сознательно отдать свои жизни ради дела.

Найти молодых людей, которые заявят, что готовы отдать свою жизнь, было не так уж трудно. Но друзья хотели, чтобы из десяти человек десять сразу бы заявили об этом, чтобы они мечтали о пышном венке для своих похорон. Некоторые студенты тайно читали «План реконструкции Японии» Икки Киты,[49]но Исао ощущал в этой книге дух какого-то дьявольского высокомерия. Ее идеи, очень далекие от того, что Харуката Кая называл подлинной любовью и настоящей верностью, действительно возбуждали молодежь, но не таких Исао хотел бы взять себе в товарищи.

Товарищей обретают не с помощью слов, а благодаря глубокому, тайному обмену взглядами. Единомышленниками делает не идея, а что-то более далекое или что-то, обладающее определенными внешними признаками, которые сразу бросаются в глаза. Исао встречался с разными людьми, не только из университета Кокугакуин: были из университета Нитидай, были школьники, как-то его познакомили со студентом из университета Кэйо, тот хорошо говорил, но выглядел легкомысленным и не соответствовал требованиям Исао. Среди кандидатов некоторые утверждали, что находятся под глубоким впечатлением от «Истории „Союза возмездия”», но из неторопливого разговора с ними, становилось понятным, что это деланное чувство, был даже случай, когда по некоторым высказываниям стало ясно, что на встречу явился студент из «левых» со шпионским заданием.

Сдержанность, простота, открытая улыбка — неоднократно свидетельствовали о верности, смелом характере, готовности к самопожертвованию; красноречие, громкие слова, ироничная улыбка — часто говорили о малодушие. За бледностью и болезненностью порой скрывалась невероятная энергия. Полному, робкому человеку недоставало осмотрительности, худому, рациональному — интуиции. Исао заметил, что лицо и внешний вид на самом деле могут сказать многое.

Однако за спиной студентов из большого города не маячила тень недоедающих крестьянских и рыбацких детей, число которых уже достигло двухсот тысяч. Действительность, где выражение «недоедающий ребенок» употреблялось только как модное словечко, обозначающее «обжору», заглушала гневный, хватающий за душу голос. Передавали, что рассказы о том, как в начальной школе в Фукугавасунатё дети уносили специально выдаваемый им на завтрак рис домой, чтобы накормить своих младших сестер и братьев, беспокоили инспекторов, но здесь не было выходцев из той школы. В их университете, куда поступали дети из семей учителей провинциальных школ или священников, мало кто был из зажиточной семьи, зато и редкостью были те, в чьей семье питались реже трех раз в день. Лично наблюдали запустение, обнищание и ужасное положение в деревне только те, чьи отцы были духовными наставниками в таких деревнях. Отцов приводило в печаль то, что они видели, и в негодование — то, чего они не видели. По крайней мере, они негодовали. Ведь ни священники, ни учителя с точки зрения своих обязанностей не несли никакой ответственности за столь ужасную бедность, за то, что крестьяне были брошены на произвол судьбы.

Правительство умело рассортировало богатых и бедных — они почти не встречались. Партийные политики, привыкшие всеми способами избегать реформ, потеряли способность к решительным, жестким поступкам, подобным приказу о запрещении носить меч, изданному в 9-й год Мэйдзи.[50]

Все меры носили незаконченный характер.

Исао не составлял программы. Мы живем в мире, где различное зло действует, одобряя наши бессилие и бездействие, поэтому сама решимость действовать станет нашей программой… Встречаясь с кандидатами в будущие члены их организации, Исао ничего не говорил о планах, ничего не обещал. Когда он считал, что вот этого молодого человека они примут в свою группу, его лицо, до того умышленно строгое, смягчалось, и он, дружески глядя в глаза собеседнику, говорил только одно:

— Ну, что? Будем действовать вместе?

По указанию Исао Идзуцу и Сагара составили на каждого из собравшихся двадцати человек анкету: состав семьи, род занятий отца и братьев, особенности характера, физическое развитие, спортивные достижения, особые способности, любимые книги, даже наличие возлюбленной — все это с их слов было подробно записано и с фотографией включено в справку. Исао был счастлив, что восемь человек из двадцати оказались сыновьями синтоистского духовенства. Дело «Союза возмездия» не прервалось со смертью его приверженцев. И средний возраст собравшихся составлял восемнадцать лет.

Идзуцу по одной передавал анкеты Исао, а тот еще раз внимательно перечитывал их и откладывал информацию в голове. Нужно было запомнить имена. А потом то, что касалось каждого лично, — время от времени нужно было обращаться к каждому со словами, которые бы пронимали до глубины души.

Фактически, уверенность в том, что официальная политика неправильна, обычно приходится на юношеский период, когда человек считает, что родился не в то время. Исао не раздумывал над этим. Когда рекламная башня, высившаяся где-нибудь в городе, смущала его, отправлявшегося в школу, своими плакатами с красавицами, он видел в этом неправильную политику. Их политическое единение должно было опираться на свойственное юношескому возрасту чувство стыда, Исао «испытывал стыд за современное положение».