Эцуко прокралась на кухню, где припрятала повседневное платье. Она надела его поверх ночной рубашки, повязалась красным узким поясом и стареньким шерстяным шарфом радужной расцветки, облачилась в черное узорчатое сатиновое пальто. Магги была на привязи, спала в своей конуре возле веранды, поэтому можно было не опасаться, что она залает. Через заднюю дверь на кухне Эцуко вышла в ночь. Ночное небо освещала луна, поэтому было светло как днем. Сначала она направилась к комнате Сабуро. Окно было отворено. Его постельное белье было отброшено в сторону. Видимо, он выпрыгнул из окна и первым ушел на виноградник. То, что он сдержал свое слово, обнадежило ее, наполнив небывалой радостью — такой чувственной, что у нее защекотало в груди.

Между домом и виноградником, который называли «задворками», была низина, где выращивали картофель. Недалеко от дома, шириною в несколько шагов, тянулись бамбуковые заросли. Из-за них контуры теплиц были совершенно неразличимы. Эцуко шла по узкой меже вдоль картофельного поля, заросшей густой травой. Где-то ухала сова. Картофель был уже выкопан. Рыхлые комья земли, освещаемые лунным светом, выглядели как топографическая модель горных хребтов из папье-маше. Там, где тропа поросла терновником, на грядках виднелись следы от резиновой подошвы спортивной обуви. Здесь прошел Сабуро.

Эцуко вышла на окраину бамбуковых зарослей и направилась в сторону ветвистого дуба, который рос на углу виноградника. Сквозь ветви проникал лунный свет. Сабуро, позевывая, стоял у входа разбитой стеклянной теплицы.

Его коротко остриженные волосы серебрились в лунном свете. Он был без верхней одежды. Казалось, ему совсем не холодно. На нем был только серый вязаный свитер, подаренный Якити. Увидев Эцуко, он резко опустил руки. Сдвинув пятки, он издали поклонился. Эцуко подошла ближе. Она не могла произнести ни слова. Огляделась вокруг. Потом сказала:

— Здесь, наверное, негде присесть.

— В теплице есть стул, — ответил он.

Эцуко не услышала в его словах ни смущения, ни стыдливости. Он, наклонив голову, вошел внутрь теплицы. Она последовала за ним. Почти вся крыша была разбита. На полу, покрытом соломой, вырисовывались отчетливые тени от деревянных рам и сухих листьев винограда. Там же лежал маленький стул с круглым сиденьем. Его не пощадили дожди. Сабуро вынул полотенце и вытер стул, потом предложил его Эцуко. Сам он примостился на край ржавой железной бочки. Сидя на ней, он с трудом сохранял равновесие, поэтому пересел на пол, поджав ноги, словно щенок.

Эцуко молчала. Сабуро взял с полу соломинку. Он стал накручивать ее на палец. Соломинка скрипела.

— Это я уволила Миё, — решительно сказала Эцуко.

Сабуро посмотрел на нее снизу вверх как ни в чем не бывало:

— Я знаю.

— Кто тебе сказал?

— Я слышал это от госпожи Асако.

— Асако?..

Сабуро снова опустил голову, продолжая накручивать соломинку на палец. Ему было неловко смотреть в удивленные глаза Эцуко.

Эцуко казалось, что он чем-то подавлен. Этот юноша с потупленным взглядом вызывал в ней жалость. Его вид неожиданно разбудил ее воображение. В голове роились догадки: она думала, что в последние дни он изо всех сил старался быть веселым, чтобы скрыть свою печаль из-за внезапного увольнения его возлюбленной, но в конце концов она прорвалась наружу. Ей казалось, что за его покорностью — мужественной, ни с чем не сравнимой и удивительно здоровой — скрывается ожесточенное молчаливое сопротивление. Его безмолвный протест был для нее больнее любого оскорбления. Эцуко, сидя на стуле, нервно сплетала и расплетала пальцы. Низкий жалобный возглас вырвался из ее груди. Время от времени ее голос срывался в рыдание — как бы ни пыталась она подавить свои пылкие чувства. Однако порой казалось, что она гневается.

— Пожалуйста, прости меня! Я очень страдаю. Я ничего не могла поделать. Ведь ты солгал мне, ты солгал, что не любишь Миё, а выясняется, что вы любите друг друга. Сколько страданий принесла мне твоя ложь! Ты совсем не замечал моих страданий. И вот, чтобы дать почувствовать тебе, как я страдаю, я была вынуждена причинить тебе такую же боль. Ты даже представить себе не можешь, какие муки я претерпела. Если вынуть из моей груди эту боль и сравнить с твоей, то сразу стало бы видно, кому из нас пришлось хуже. Из-за этого я потеряла над собой контроль, обожгла на костре руку. Вот посмотри! Это из-за тебя! Ты причина этого ожога!

Эцуко протянула ладонь со следами ожога. На нее упал лунный свет. Словно чего-то ужасного, Сабуро коснулся слегка кончиков ее пальцев и быстро одернул руку.

«В Тэнри я видел нищего — он точно так же протягивал руки за милостыней, выставляя свои раны. Воистину это было страшно. Госпожа гордится своими ранами, как тот нищий», — подумал Сабуро.

Однако он не понимал, что причиной ее гордости были страдания, а не раны. Он до сих пор не догадывался, что Эцуко любит его.

В многословном признании Эцуко он улавливал только то, что было доступно его пониманию. Он видел перед собой женщину, которая страдает. Только это было очевидно для него. А разве не хочется утешить страдающего человека? Он не знал. как ее утешать.

— Не переживайте! Не надо беспокоиться обо мне. Конечно, мне немного грустно, что Миё нет рядом, но это пройдет, — сказал он.

Эцуко не поверила в его искренность. Она не ожидала от него такого великодушия. Эцуко недоверчиво смотрела на него, пытаясь угадать в его простодушном милом сочувствии вежливую ложь.

— Ты снова лжешь! Тебя насильно разлучили с любимым человеком, а ты говоришь, что все пройдет. Разве это возможно? Я искренно признаюсь тебе во всем, прошу у тебя прощения, а ты таишь от меня свои чувства. Что, разве в твоем сердце нет прощения для меня?

Сабуро растерялся, не зная, что сказать в ответ. Сабуро подумал, что если он подтвердит свое признание в нелюбви к Миё, в которое Эцуко не поверила и за которое стала серьезно упрекать, обвиняя во лжи, то, наверное, это должно ее утешить. Он осторожно произнес: «Я не обманываю. Вам не надо беспокоиться обо мне. Я правда не люблю Миё».

Эцуко рассмеялась почти навзрыд: «Ты снова лжешь! Ты, ты что же думаешь, что меня можно одурачить твоим младенческим враньем?»

Сабуро растерялся еще больше. Он не знал, как разговаривать с такой трудной женщиной. Он решил, что лучше помолчать.

Наступила тишина. Эцуко впервые вздохнула с облегчением. Вдалеке пробегал ночной товарный поезд. Она прислушалась к сигналам. Сабуро не слышал их — он был погружен в свои мысли.

«Что я должен сказать ей, чтобы она поверила мне? Раньше она приставала ко мне с вопросом, люблю ли я или не люблю, словно от этого зависело — перевернется ли мир вверх тормашками или нет; а теперь она не хочет верить ни одному моему слову. Ну хорошо! Ей нужны какие-то доказательства? Я расскажу все, как есть. Она непременно должна поверить».

Оставаясь сидеть на прежнем месте, он сменил позу и заговорил уверенно: