— Что-нибудь случилось с тех пор, как тебя отпустили? Тебе грозит опасность?

— Я все объясню завтра.

— Ты опять работаешь? — Я не могла сказать больше, потому что Ваджин так и отирался поблизости.

— Да, ночным швейцаром в агентстве отца. Мое лицо теперь настолько известно, что никто не хочет допускать меня к работе с клиентами.

— Прости меня. За все, — сказала я.

— Во всем виновата моя собственная глупость. Не нужно было сажать Сакая в свою машину. Мне нужно идти. Я слышу голос отца. — И он повесил трубку

— Приятель? — поинтересовался Ваджин, когда я убрала телефон и пошла дальше.

— Нет, и мне сейчас не хочется разговаривать. Я пришла сюда, чтобы побыть в одиночестве.

— Но не отключили телефон, нэ?

Разозлившись, я остановилась и повернулась к нему:

— Знаете, вы слишком хорошо осведомлены об удобствах современной жизни. Это очень странно для монаха.

Со стороны храма раздался звук гонга.

— Вечерняя молитва. Я должен идти. — В голосе Ваджина я уловила раздражение, что заставляло задуматься, насколько набожен он был на самом деле.

— Идите, исполняйте свой долг, — поторопила его я.

Было очень приятно смотреть, как он уходит.

На ужин я съела груши и апельсины и помыла блюдо водой из бутылки, которую наполнила в общественном туалете. Если продолжать сидеть на такой диете, мой желудок уменьшится и я не буду так хотеть есть. Буддизм учит, что физические лишения должны привести к миру и покою в душе. Может, и так, но мой желудок всю ночь урчал, выражая несогласие с этим постулатом.

Когда я проснулась на следующее утро, надо мной кто-то стоял. Насторожиться меня заставил скрип шагов по старому татами и какой-то восхитительный аромат. Открыв глаза, я увидела Акеми Михори, одетую для занятий бегом и уже слегка вспотевшую.

— Ты такая ленивая. Вставай!

— Когда ты вернулась? Я очень рада тебя видеть. — Я изо всех сил старалась скрыть смущение.

— Почему тебя не было на беговой дорожке? Совсем забросила бег, да? — Акеми сдернула с меня одеяло. Я спала в длинной майке, которую попыталась как можно быстрее натянуть на оставшиеся неприкрытыми части тела.

— Я собиралась заняться этим сегодня вечером — не думала, что ты успеешь вернуться раньше.

— Пожалуй, мы можем побегать, а потом поесть. — Она продемонстрировала мне термос с зеленым чаем и корзинку с отборными овощами и онигири, рисовыми шариками с изюмом, которые я очень любила. Должно быть, их запах я и уловила, когда Акеми вошла и разбудила меня.

— А может, сразу поедим? — с надеждой спросила я.

Акеми выложила содержимое корзины, и я воспользовалась шансом нормально поесть впервые за двадцать четыре часа.

— Как прошло выступление? — спросила я, уничтожив два рисовых шарика.

— Выступление? — В первую секунду у нее был озадаченный вид. — А, ты об этом. Нормально. Выиграла три состязания и дала несколько автографов. Как обычно.

— А где все происходило? — Неопределенность ее ответов вдруг показалась мне подозрительной.

— В Осаке.

— Я имею в виду — на каком стадионе?

— Стадион неполной средней школы. Теперь ты счастлива? Когда узнала, насколько низко я пала? — Она вскочила с края матраса, на котором только что сидела.

— Извини, я ничего такого не имела в виду. Я... я и сама понемногу опускаюсь. Вчера пошла работать продавщицей на неполный рабочий день.

— Какой ужас! — Акеми поморщилась.

— Вообще-то, мне нравится чувствовать себя полезной. Это маленький магазинчик недалеко от храма со знаменитой скульптурой богини Канон. «Антиквариат Маэды», — после паузы добавила я. — Твоя мать кое-что покупала там, правда?

— Я не знаю. — Судя по голосу, Акеми что-то смущало. — Я пришла спросить, не хочешь ли ты воспользоваться моим душем. Уезжая, я случайно оставила доджо запертым. Извини

— Душ — это было бы прекрасно. — Я покосилась на часы. — Но уже восемь. Ваша домоправительница уже встала.

— Танака-сан поехала вместе с моей мамой в город на фестиваль Танабата. До полудня их не будет.

— Акеми, ты же знаешь, что я остановилась здесь только на время. Если твоей матери нет дома, это прекрасный случай для того, чтобы сбежать, не поднимая шума.

— Не делай этого! — Акеми сорвалась чуть ли не на визг.

Не на шутку перепугавшись, я постаралась не выдать этого и как можно более спокойно сказала:

— Я уже и так злоупотребляю твоим гостеприимством. В Англии говорят, что после двух дней рыба и гости начинают пованивать. Кроме того, теперь у меня есть работа, и я смогу снять небольшую комнату.

— Нет никакой необходимости убегать, — твердо заявила Акеми. — Фестиваль Танабата займет мою маму на следующие четыре дня. А потом, никто, кроме меня, не знает, что ты здесь. И ты не готовишь рыбу.

Обдумывая свои дальнейшие действия, я плеснула немного чая в миску, из которой ела маринованные овощи, покрутила ее немного, ополаскивая, а потом вытерла насухо бумажным полотенцем. Пытаясь создать у Акеми впечатление, что остаюсь, я спросила:

— Ничего, если я буду пользоваться этой миской?

— Ты начала перенимать застольные манеры у дзен-буддистов, — улыбнулась Акеми, снова расслабившись. — Так какие у тебя планы на сегодня? Теперь, когда ты передумала переезжать?

— После полудня я работаю. А утром у меня деловая встреча в городе. — Я собиралась встретиться с Джуном, но это Акеми не касалось.

— Понятно. — Она внимательно посмотрела на меня. — Тогда не буду тебя задерживать.

— Я очень благодарна тебе за все, что ты делаешь, Акеми. Если бы не ты, мне пришлось бы жить на улице,— сказала я.

— Можешь оставаться здесь, сколько захочешь. Я серьезно. — Акеми хотела сказать что-то еще, и я даже обрадовалась, что она не нашла подходящих слов, — с меня уже и так достаточно неожиданных признаний.

У меня оставалось немного времени до встречи с Джуном, так что я зашла в кофейню «Старый Тегеран» в надежде узнать, зачем мне звонил Мохсен.

— Он здесь больше не работает, — сообщил усталый японец, выглянув из заляпанной маслом кухни.

— Да что вы! И где же он работает теперь? — Может быть, Хью помог ему получить работу в нефтяной компании?

— Я не знаю. Он просто ушел.

— Как это — ушел?

— Он исчез — и все. — Повар пожал плечами. — Сюда уже заходили его друзья, искали его, они тоже не знают, где он.

Я чувствовала себя так, будто у меня выбили почву из-под ног. Может быть, Мохсен вспомнил что-нибудь об убийстве? Все, кого я посвящаю в суть своей проблемы, умирают.