Выбравшись, он пошел вдоль окна, снова обернулся и заглянул в ресторан. Человек уставился на Роберта и губами принялся вновь и вновь лепить какое-то слово. Люди за ближайшими столиками наблюдали за Робертом, а тот не мог отвести взгляда от длинного грустного лица, от безумных глаз. Он не слышал то, чего не услышишь, то, что легко выплывало изо рта одноногого, снова и снова; но в тот день Роберту казалось, что слово было: «Айкен. Айкен. Айкен».

Через некоторое время человек похромал прочь от окна, губами вылепливая свою мантру, и Роберт смог выйти из ресторана и сесть в такси.

Через час он оказался в лечебнице, в палате Александра, и понял, что дело безнадежно. Отец, похоже, его даже не узнал, однако нашел в нем аудиторию для страшной своей одержимости.

— Тело — всего лишь провиант для миллионов личинок, — сообщил он Роберту. — Они обитают в нас всю нашу жизнь. Посмотри в зеркало — увидишь, как они шныряют прямо под кожей. — Он сузил горящие глаза и внимательно вгляделся в лицо посетителя — не пытаясь понять, кто передним, но ища личинок, которые безусловно в нем прячутся.

Впервые Роберт понадеялся, что отец скоро умрет, что его примет в объятия тотальное ничто — единственная несомненность, в которую он когда-либо верил.

На Восточном вокзале Роберт ждал поезда в Каррик; его переполнял смутный ужас: все время чудился стук костылей, направляющихся к нему по плитам пола. Он слегка успокоился, лишь когда сел в поезд, помчавшийся прочь от Столицы, и из окна купе оглянулся на город, что уменьшался позади, на высокие дома и домики, разбросанные вокруг них, словно мусор у подножия коварных утесов.

А потом в Каррик прибыл Мартин Кёрк из Колонии, и покой испарился.

Однажды вечером, незадолго до вандализма в Библиотеке, Роберт отправился к Кёрку в «Олень». Он шел из Аптеки по периметру Парка, глядя в витрины лавок, и тревожился, как никогда не тревожился в Каррике. Ночь и туман исказили даже знакомое: чучело собаки в витрине Анны — щенка с заплаткой на груди — стало зловещим окровавленным созданием; два горожанина, болтая в кафе, склонились друг к другу, точно заговорщики; лица их были злы, когда они посмотрели, как Роберт идет мимо.

Он добрался до «Оленя» и направился в бар. Едва Роберт вошел, кассета подавилась музыкой и задохнулась. Кёрк уже сидел в баре; Роберт взял свой бокал и сел напротив Кёрка за столиком у огня. Стол был очень старый: слои инициалов, стрелочек и сердец, выцарапанные один поверх другого, сошлись на нем в алфавитном сражении. Над их беззвучным гамом Роберт разглядывал Кёрка.

Даже в свете бара было видно, насколько обветреннее стало это лицо за то время, что прошло с прибытия Кёрка в Каррик. Такое лицо было уместнее в Каррике, чем Робертово, чем Митчеллово или любое белое лицо домашнего обитателя. Вот, подумал Роберт, человек, до такой степени лишенный корней, что за несколько недель может где угодно стать местным; человек опасный, ибо умеет приспосабливаться.

— Спасибо, что пришли, — сказал Кёрк. Из кармана куртки он выудил бумажник. Осторожно раскрыл и вытащил снимок — фотографировали ящичным аппаратом. Кёрк протянул снимок Айкену.Фотография побурела от старости; загнулись края. Группа мужчин выстроилась, точно футбольная команда, на фоне высокой ограды: поверху колючая проволока, болтаются фонари. За оградой маячили низкие смутные холмы. — Пастух Свейнстон рассказал мне об утоплении пленников и показал этот снимок, — сказал Кёрк. — Меня особо интересует один пленник. Позвольте объяснить, отчего.

По всему Континенту быстро опускались сумерки. Молодая женщина и ее муж шли уже много часов — крались в обход сонных деревень (каждый домик со своим садом), держались подальше от дорог и наконец ступили в прохладный лес. Даже не верилось, что идет война.

Но теперь в полумиле за спиной они услышали то, чего страшились весь день: лаяли волкодавы. Мужчина поддерживал жену за локоть, помогая идти: бежать она больше не могла, спотыкалась о каждый упавший сук.

— Скоро будет река, — сказал он. Им обоим только исполнилось двадцать, муж и жена, красивая, белоликая.

Они вышли из леса. Увидели реку за узким прокосом — здесь она была полмили шириной и медлительна.

— Давай, плыви, — сказал он. — Не торопись, и доберешься в два счета. Я тебя скоро догоню.

Она потрясенно уставилась на него:

— Нет. Ты пойдешь со мной, сию секунду.

— Слишком светло. Я не хочу, чтоб они по нам стреляли. Я их отвлеку, а ты переберешься.

— Нет, нет, нет, — она всхлипывала, почти не в силах говорить. — Я не пойду, если ты не пойдешь.

Теперь к собачьему лаю примешивался треск и хруст ветвей под солдатскими сапогами невдалеке. До темноты оставалось еще полчаса. Он взял ее за плечи.

— Помни о ребенке. Ты должна идти. Я тебя догоню, я обещаю. — Он положил ладонь на ее круглый живот. — Ты должна попытаться, ты же сама понимаешь, — сказал он, улыбаясь, хотя она видела, что ему страшно. Она всхлипывала; он отвел ее к кромке воды. Она не сопротивлялась. Он ее подтолкнул. — Скорее.

В нескольких ярдах от берега вода была тепла и глубока, и вскоре она плыла, и юбка вздувалась за ней. Один раз она оглянулась посреди взмаха и увидела, как он, пригнувшись, бежит обратно к лесу, навстречу ужасу и тьме. Через несколько секунд, когда она развернулась опять, он исчез.

Роберт выслушал, но ничего не сказал.

— Я тысячу раз слушал эту историю, — сказал Кёрк, — пока рос. Как она бежала с Континента и морем добралась до Колонии. Как через несколько недель родился ребенок.

Роберт молчал.

— Ребенок — это я, — сказал Кёрк. — Мои родители пытались бежать из своей страны. Такова была их ошибка — пожелать, чтобы ребенок родился там, где мир. Но война была повсюду. В военное время пацифисты опаснее солдат; они всем враги.

Роберт молчал.

— Моего отца, видимо, поймали и отправили воевать. Но мать так и не перестала ждать его, — сказал Кёрк. — Война закончилась, но он не появился. Ей осталась только свадебная фотография — она часто мне ее показывала, я знал все лица. Я знал, как выглядел мой отец. Она умерла много лет назад.

Роберт молчал.

— Но здесь я вовсе не поэтому, — сказал Кёрк. — Я здесь случайно. Случайно приехал в Каррик проводить исследования; случайно познакомился в холмах со Свейнстоном. Он рассказал мне о Лагере Ноль и о смертях в Шахте; в день взрыва он был бригадиром. Сказал, что это не был несчастный случай, и у него есть подозрения, кто его подстроил. Показал мне эту фотографию пленников, и среди них я увидел лицо моего отца.

Роберт задал вопрос:

— Который, вы говорите, ваш отец?

Кёрк ткнул в человека во втором ряду — в пленника с бородой.

* * *

Я узнал фотографию, — сказал мне Роберт Айкен. — Вы ее тоже видели, Максвелл. — Газетную? Но там же лиц не разглядишь. — Фотография была не четче. Но Кёрк сказал, что не сомневается. — Айкен глубоко вздохнул. — Только это и имеет значение. И я знал то, что знали все в Каррике: мой отец ответствен за гибель пленников из Лагеря Ноль.