— Мастер Виридиус питает к нему опасную слабость, — сказал граф. — Ни он, ни вы не понимаете, что он такое. Я каждый день молюсь, чтобы святой Огдо поразил его.

Ужасно хотелось сказать, что я прекрасно понимаю, что Ларс такое, и не ставлю это ему в вину, но я решилась лишь на такие слова:

— Мне все равно, что вы думаете. Он мой друг. Я не желаю больше слушать эту клевету.

Тут он вдруг без спросу обвил меня рукой вокруг пояса; я попыталась вырваться, но он вцепился почище краба.

— Вы — самая милая и невинная из всех граусляйнер, — пробормотал он. — Но в этом мире есть люди, которые совершают такие противоестественные ужасы, каких ваше наивное воображение не способно даже представить. Он — ваш страшнейший кошмар. Послушайтесь моего совета и держитесь от него подальше. Иначе я за вас боюсь.

Он наклонился и поцеловал меня в ухо, будто чтобы убедиться в моем повиновении, но тут же резко отодвинулся.

— Что это за странные духи у вас?

— Отпустите меня, — процедила я сквозь стиснутые зубы.

Йозеф надменно фыркнул, разжал хватку и гордо зашагал прочь, ни разу не оглянувшись.

Я подавила нахлынувшую панику. Он меня учуял. Но понял ли, что это запах саара?

Собрав все достоинство, которое во мне еще осталось после этого отвратительного тисканья, я двинулась к сбившимся в стадо исполнителям, готовая спустить на них своего внутреннего Виридиуса. В конце концов, они и не ждали ничего иного.

Сцена выглядела прекрасно, но оказалась некрепкой в районе люка, что мы выяснили опытным путем, когда к нашей тревоге из хора одновременно исчезли пять басов. Я наорала на плотников и продолжила пытать хор на другом конце зала, пока они занимались починкой. Потом сломался механизм занавеса, с танцора на ходулях посреди джиги свалился костюм, — что при других обстоятельствах было бы смешно, — а Йозеф, исполняя соло, постоянно съезжал в минор.

Последнее меня даже не порадовало; я подозревала, что это просто уловка, чтобы притянуть мой взгляд, и мрачно смотрела в другую сторону.

Для генеральной репетиции все прошло очень даже гладко, но все же не настолько, чтобы поднять мне настроение. Я медведем рычала на всех подряд — и заслуженно, и не по делу. Странствующие артисты, казалось, нервничали, но мои придворные музыканты только веселились — Виридиус из меня даже в самом отвратном расположении духа выходил неубедительный. Да еще обрывки вчерашней хвалебной песни то и дело раздавались за спиной, стоило пройти мимо — тут уж трудно было удержать хмурое выражение лица.

Наконец наступил вечер, и мои музыканты решили, что пришло время отказаться работать. В итоге, конечно, они просто кучей собрались в зале и принялись пиликать для души. Музыка становится тяжким трудом только тогда, когда кто-то заставляет тебя играть. Мне бы хотелось присоединиться — и, по ощущениям, я это более чем заслужила — но меня ждал Орма. Укутавшись потеплее, я спустилась в город.

Мне никогда не было особенно уютно среди незнакомых людей, дыма, болтовни и шума, но теплу таверны я все же обрадовалась. Очаг и лампы давали маловато света, так что пришлось внимательно оглядеть все столы, чтобы убедиться, что Орма еще не пришел. Я устроилась поближе к огню, заказала ячменный отвар, чем вызвала презрительное удивление служанки, и уселась ждать.

Опаздывать было не в привычках Ормы. Я пила медленно, стараясь не смотреть вокруг, пока шум у двери не стал настолько громким, что поневоле привлек мое внимание.

— Нечего этих сюда водить, — прорычал бармен и вышел из-за стойки, подтянув в качестве подмоги крепкого повара. Я обернулась посмотреть; на входе, расстегивая пряжку плаща, стоял Орма. За ним маячил Базинд, жалобно звенящий колокольчиком. Завсегдатаи за столами возле двери сделали знак святого Огдо или прижали к носам ароматические мешочки с травами, словно отгоняя заразу.

Бармен скрестил руки на темном фартуке.

— У нас приличное заведение. Мы обслуживали таких гостей, как баронет Мэдоуберн и графиня дю Параде.

— Недавно? — удивился Орма, слегка округлив глаза. Бармен принял это за неуважение и выпятил грудь; повар провел пальцем по лезвию разделочного ножа.

К этому времени я уже вскочила на ноги и хлопнула на стол монету.

— Идите обратно на улицу!

Свежий ночной воздух, когда я наконец до него добралась, оказался даже приятен; хотя о сгорбленном силуэте Базинда того же сказать было нельзя.

— Зачем ты привел его с собой? — спросила я сердито, двинувшись прочь по пустой улице. — Понятно же было, что его не станут обслуживать.

Орма открыл рот, но Базинд заговорил первым:

— Куда учитель, туда и я.

Орма пожал плечами.

— Есть много мест, куда нас пустят.

Может, их и много, но все они — в одной части города.

Формально после захода солнца Квигхол был закрыт. Только две улицы вели в то, что когда-то называлось тупиком святого Иобертуса; на обеих поставили высокие кованые ворота, которые королевская стража каждый вечер очень торжественно запирала на висячий замок. Естественно, у зданий, стоявших перед площадью, были задние двери, поэтому, чтобы попасть внутрь или наружу, нужно было просто пройти через лавку, таверну или дом, полный квигов — к тому же всегда можно было воспользоваться подземными тоннелями. Недовольные саарантраи называли Квигхол тюрьмой. Что ж, это была на редкость вольная тюрьма.

Когда-то там была церковь святого Иобертуса, потом приход перерос здание, и на той стороне реки, где было больше места, построили новую церковь святого Иобертуса. После заключения соглашения Комонота некоторые из драконов решили основать коллегию, чтобы дать толчок предложенному договором межвидовому обмену знаниями. Старая церковь святого Иобертуса оказалась крупнейшим заброшенным зданием, которое им удалось найти. Пока освобожденные от колокольчика исследователи, такие как Орма, сновали среди нас, изучая наши таинственные обычаи, другие ученые, щеголяющие и колокольчиком, и ученой степенью, являлись в Бертс (как его теперь называли) преподавать свои науки отсталым людям.

Учеников у них было немного — и еще меньше среди них было тех, кто готов был открыто называться их студентом. В Бертсе обучали лучших врачей, но редкий пациент соглашался, чтобы доктор лечил его по жутким драконьим методикам. Делу не помог и недавний скандал со вскрытием трупов. Беспорядки начались по всему городу и чуть было не превратились в кровавую резню; народ требовал возмездия для саарантраи — и студентов — которые осмелились осквернить человеческие останки. Был суд, и мой отец как обычно оказался в эпицентре событий. Вскрытия запретили, нескольких драконов сослали обратно в Танамут, но врачи продолжали практиковаться тайком.

Я была в Квигхоле лишь однажды — Орма взял меня с собой за мазью от зуда. Приличной молодой девушке не стоило показываться в подобном месте, и отец настаивал, чтобы я избегала этого района. Хоть мне и приходилось множество раз обходить или вовсе игнорировать его наставления, этот приказ я охотно соблюдала.