— И что же он собой представляет?

Траппер прищелкнул пальцами:

— Если вы когда-нибудь видели вытащенного из бездны осьминога, то, надеюсь, вам удалось встретить его упорный немигающий взгляд. Я бы не сказал, что натолкнуться на такой взгляд было весьма приятно! Вот у Губницкого, если вам угодно знать, нечто подобное во взоре… А почему вы спросили меня о нем?

— Так. Вспомнился… Я вам честно сознаюсь, — добавил Соломин, — что я почему-то боюсь появления Губницкого на Камчатке. Сам не знаю, отчего так.

— Предчувствие?

— Называйте как угодно… Исполатов, помолчав, проговорил:

— Вообще-то я вас понимаю. Губницкий по натуре злодей, словно сошедший со страниц старинных трагедий. Любой порядочный человек всегда бессилен против злодейства. Подлецов можно побеждать лишь ответной подлостью, но на это не всякий способен, и подлецы всегда учитывают чужое благородное бессилие… Потому-то, — неожиданно сказал Исполатов, — я и люблю оружие: взятый на мушку подлец напоминает мне раздавленную жабу!

Вскоре урядник Сотенный застал камчатского начальника в ужасной растерянности.

— Миша, у меня неприятность, — сообщал Соломин. — Я, кажется, как и ты раньше, потерял ключ от сейфа с казною.

— Ая-яй! Я-то на шее его таскал, а вы где?

— В кармане. Может, думаю, вроде тебя, грешного, захлопнул дверцу, не посмотрев, а ключ внутри и остался…

— Хоть бы он треснул, этот сундук! — сказал урядник. — Я мучился с ним, теперь вам мука мученическая… Позвать Папу?

— Да уж зови… без Папы не обойтись.

Но Папы-Попадаки дома не оказалось. Только тут сообразили, что его давненько не видать в городе.

— Куда же он, окаянный, делся?

Наняв понятых, Соломин свернул замок на дверях дома Папы-Попадаки, надеясь, что обнаружит внутри гигантские залежи камчатских бобров. Но, увы, в доме спекулянта ни одной пушинки не отыскалось.

— Не убийство ли с ограблением? — задумался Соломин. — Этого мне еще не хватало… И сейфа некому открыть!

Он повидал Расстригина.

— Серафим Иваныч, ты же с Папой пил вместе и закусывал. Уж, наверное, знаешь, где он, сукин сын, затаился?

— Эва! — отмечал Расстригин, прижимая ко лбу пятак. — Да он и со мною не попрощался… Сам не ведаю, куда задевался. Я так думаю, что он всех бобров на «Редондо» перетаскал потихонечку, с ними и в Америку смотался.

— Возможно, ты прав. А чего пятак держишь?

— С мадамой сцепился, с Лушкой.

— Ну-ну, развлекайся и дальше…

Вернувшись в канцелярию, Соломин сказал Блинову:

— Кажется, я вспугнул Папу раньше времени, вот он и удрал в Америку. Ему разве Камчатка была нужна? Ему бобры снились. Жалею, что не удалось его под статью подвести — он даже пол у себя в доме подмел, ничего не осталось.

Вечером ключ нашелся. Соломин обнаружил его у себя в комнате — он лежал почему-то посреди сковородки.

— Фу, — сказал Андрей Петрович, проверив наличность кассы, — слава богу, а то я перепугался. Этот ящик — прямо как заколдованный. А ключ от него — хоть к себе привязывай…

В эти дни Егоршин поймал первого японца.

Петропавловск за последнее время преобразился: жители заметно подтянулись, на шапках мужчин сверкали жестяные кресты ополченцев, никто не расставался с оружием. Боевые дружины охотников, привыкших пользоваться винчестерами, очень быстро овладели новым оружием. Самые работящие с утра до ночи гомонили на японской шхуне, где плотничали и такелажничали, помогая прапорщику Жабину привести корабль в походное состояние…

Камчатка, окрепнув изнутри, была готова к обороне!

Егоршин доложил о поимке японца:

— Сам навстречу мне из кустов вылез и улыбается. Глянь, он и сейчас улыбки мне строит…

— И не сопротивлялся? — спросил Соломин.

— А зачем это ему? Я же говорю — улыбается. Ежели человек ко мне с улыбкой, так и я со смехом. Подошел к нему и поздоровкался: «Валяй, аната, в гости ко мне…»

Андрей Петрович оглядел солдата японской армии. Это был уже немолодой человек, тощий и высокий, обмундирование на нем добротного качества, но уже сильно потрепанное. Соломин отсчитал зверобою два рубля одной мелочью.

— Своди его в трактир к Плакучему, покорми. Можете даже выпить, но только не напивайтесь. Потом посади в карцер. Мне сейчас заниматься с ним некогда. Да передай Сотенному, чтобы приставил казака для дежурства при карцере. Егоршин шлепнул японца по плечу:

— Пойдем, аната, нас бутылка заждалась…

Соломин поделился с Исполатовым:

— Откуда этот солдат мог появиться на Камчатке? Ведь не с неба же он свалился.

Блинову он наказал:

— Пусть ваш Сережа спросит пленного, каким макаром его сюда занесло.

В полдень Сережа ему доложил:

— Японец сказал, что приплыл с Шумшу, приплыл сам.

— Не верю, это разведка, — решил Исполатов.

— А как он ведет себя?

— Улыбается.

— Скажи какой весельчак попался! Ну, ничего, — произнес Соломин, — посидит в карцере — станет серьезнее…

Было уже поздно, Андрей Петрович собирался на покой, когда его навестил дежурный казак:

— Япошка-то стучит, просится.

— Так выпусти. Не я же его выводить буду.

— Он не за этим. Он до вас нужду имеет.

Соломин поставил на плиту чайник.

— Ладно. Давай его сюда…

На пороге неслышно возник японский солдат.

— Вы меня не узнали? — спросил он по-русски.

Соломин всмотрелся в плоское лицо японца:

— Нет.

— Можно мне говорить по-английски?

— Если вам так удобнее, то пожалуйста. Но отвечать стану по-русски, ибо английский понимаю, но говорю на нем плохо.

— Благодарю. Я одно время служил уборщиком мусора в типографии газеты, которую вы издавали в Благовещенске.

— Это было давно, — сказал Соломин.

— А я давно жил в России… Однажды вы оказали мне добрую услугу. Меня это еще тогда удивило — я человек для вас чужой и незначительный, а вы отнеслись ко мне очень хорошо. Неужели так и не вспомнили меня?

— Не могу.

— Но добрые поступки не забываются, — продолжал японец. — Я узнал вас сразу, едва меня представил вам этот смешной старик, который часто улыбается… Я долго прожил среди русских людей, был официантом, кочегаром, стирал белье во Владивостоке и торговал в Хабаровске свежими огурцами. Русские люди никогда не сделали мне зла. и я воспитываю своих детей в глубоком почтении к России.