Но сегодня этот номер не прошел. Она продолжала увиваться вокруг Хасса. Мне вскоре это осточертело, и я убрался от них подальше. Такое иногда случается: двое объединяются против третьего. В тот день, что бы я ни говорил, все принималось с пренебрежением. Им, казалось, очень нравится нападать на меня. Обозлившись на них обоих, я отправился в палатку и написал письмо девчонке, с которой познакомился в Волверхэмптоне, где прошлым летом гостил у своей тети. У нее был смешной бирмингемский акцент, но она мне нравилась. Ее письма всегда были бодрыми и поднимали мне настроение, а на обратной стороне конверта она писала ЗАП, что означало «Запечатано любящим поцелуем». В данный момент она мне нравилась больше, чем Джорджия.

Позже Хассан вернулся в палатку. Я полностью игнорировал его. Он что, думал, что может вести себя со мной как обычно после того, как они с Джорджией полдня потешались надо мной? Он был очень задет, когда я не ответил ему, и вышел из палатки. Но вскоре вернулся и, глядя мне прямо в глаза, сообщил, что у меня плохие манеры и я веду себя не по-братски.

— Это тебе надо было вспомнить о братстве, когда вы с Джорджией объединились против меня, — обиженно сказал я.

— Да это была просто шутка, Макс!

— Ну, тогда попробуй взглянуть на нее с моей точки зрения!

— Ну, извини, пожалуйста! Смотри я готов пожать руки в знак примирения с моим братом!

— Ты, может, и готов, а я нет.

— Да брось, пошли поиграем в крикет! И Рамбута сыграет с нами!

Крикет? Это было как-то уж слишком бесхребетно — идти играть с ним в крикет после того, что произошло между нами в тропическом лесу. Совсем бесхарактерно. Но нельзя же весь день сидеть на одном месте и вздыхать? Мы и так слишком уж много сидели в четырех стенах, и я уже был по горло сыт ничегонеделанием. Невозможно обижаться и думать о плохом двадцать четыре часа в сутки. Каждому человеку нужно время отдыха от беспокойства и суеты.

— Ну ладно, идем.

У нас с собой был весь необходимый инвентарь, в том числе биты и перчатки. Когда мы начали играть, Джорджия подошла к нам и спросила, что мы делаем.

— Тебе не понять, — высокомерно сказал я.

— Почему? Потому что я девчонка? — фыркнула она.

— Нет, потому что ты американка. Вы там в свою лапту играете. А это крикет. Это не такая игра, которой можно обучиться за три минуты. Нужны годы, чтобы стать хорошим игроком.

— Да, — поддакнул мне Хасс, — даже Макс не знает всех полевых позиций.

— Ну, я знаю почти все! — быстро добавил я.

— А что это за чертовщина — лапта? — крикнула Джорджия так громко, что ее отец, который находился в пятидесяти метрах от нас, крикнул ей, чтобы она прекратила ругаться.

— Это еще не ругательство, — пробормотала она, и своим прекрасным ротиком выдала несколько таких выражений, от которых у ее отца волосы бы встали дыбом, если бы он их услышал.

— А вот это уже ругательства, — с удовлетворением в голосе произнесла она.

— Лапта? Кажется, вы зовете ее бейсболом, — сказал ей Хассан.

Она повернулась на пятках, а на ее лице застыла гримаса отвращения. Я как раз и собирался этого добиться: развести их с Хассаном по разные стороны, но я не чувствовал того удовлетворения, которое должен был чувствовать. Я чувствовал себя злюкой. Тем не менее что сделано, то сделано, а на войне как на войне: все средства хороши.

Позже вечером, когда мы уже ложились спать, я спросил Хассана:

— А ты правда дрался с леопардами?

— Да, — искренне ответил он.

Но я все равно ему не поверил.

Эти девчонки… Я иногда их просто ненавижу. Хотя к Джорджии это не относится. Какой нудный день! Лило от рассвета до заката.

Наш частокол очень хорошо выполняет свою функцию. Некоторые бамбуковые палки такие же толстые, как греческие колонны, да еще папа связал их металлической проволокой. Она такая прочная, что выдержит любое мифическое существо. Папа начал называть их скада, что, как он объяснил нам, на староанглийском означает «тени».

— Нам нужно какое-то собирательное существительное, чтобы называть их всех, — сказал он. — Словосочетание «мифические существа» слишком трудно выговорить.

А уж моему папе можно доверять, когда речь идет о староанглийском. Зато его не заставишь говорить на обычном языке.

В любом случае это слово подхватили все. Грант поинтересовался у папы, как же будет множественное число от скада, и папа ответил:

— Скада и есть множественное число. Единственное число — скаду.

Из-за этого Грант слегка надулся на некоторое время. Его раздражали папины замечания, и я не могу его за это винить.

Несколько этих самых скада пытались пробраться на огороженную территорию. Единорог несколько раз бодал частокол и врезался в него корпусом. Но нашей ограде это нисколько не повредило. Да еще гиралон — четырехрукая горилла — пытался вскарабкаться на нее. Но бамбук очень гладкий и блестящий, поэтому гиралон не мог как следует ухватиться и все время падал.

Поэтому за частоколом мы чувствуем себя в относительной безопасности.

Забавно, но как раз тогда, когда мы оказались за высокой оградой, скада начали бродить около самого края деревни. Такое впечатление, что теперь они чувствовали себя защищенными от нас. Папа прорезал для нас смотровые отверстия всего в несколько сантиметров шириной, поэтому мы могли наблюдать за ними. Они приходили и уходили, чаще по одному и очень редко вместе, потому что они, кажется, недолюбливали друг друга. Некоторых мы вообще не видели. Зато другие бывали почти каждый день. Насколько я знаю, ауизотль[8]не приходил ни разу. Папа говорил, что это, возможно, связано с тем, что он наполовину человек, наполовину обезьяна и просто завидует обитателям крепости. Тем не менее единорог приходил все время, и мы хорошо изучили это существо.

Могу поклясться, большинство из вас думают, что единорог — это просто лошадь с рогом, торчащим изо лба.

Так вот, вы ошибаетесь.

Живой единорог — это самое прекрасное существо, которое я когда-либо видел, а уж я — о! — видел их предостаточно. У него ноги оленя, львиный хвост, голова и тело лошади. Его единственный рог у основания имеет цвет слоновой кости, в середине он черный как смоль, а его красный кончик сияет как рубин. Шкура единорога белая, как основание его рога, а глаза темно-синие. В них даже невозможно смотреть: они такие синие, что у тебя мурашки бегут по коже и приходится отворачиваться.

Почти каждое утро мы встаем и смотрим, как единорог гарцует около изгороди. Джорджия все хочет вынести ему бидон молока (блин, эти девчонки!), но папа сказал, что нет никаких оснований думать, что он вообще ест и пьет. По крайней мере мы никогда не видели, как он пасется. Он сказал, что мы не должны подсовывать скада никакой нашей пищи, потому что ею можем отравить их до смерти. Джорджия считает, что это глупости, но тем не менее не осмеливается нарушить папин запрет.