Предметом их оживленной беседы была сестра Лэнгтри. Совещание созвал Нейл, и они все очень серьезно отнеслись к нему. Мэтт, Бенедикт и Льюс считали, что ей просто немного нездоровится из-за погоды, а в остальном все в порядке; а Наггет и Нейл утверждали, что происходит что-то очень серьезное. Майкл ярости Нейла, воздерживался от каких-либо высказываний всякий раз, когда спрашивали его мнения.

«Интересно, насколько мы честны? – вопрошал сам себя Нейл. – Мы носимся тут со всякими идеями, начиная от сыпи или малярии и кончая женскими проблемами, как будто всерьез считаем, что дело только в каких-то телесных недомоганиях. Да у меня первого не хватит смелости предположить что-то другое. Хотелось бы расколоть Майкла, но пока что даже трещины не наметилось. Он не любит ее! Я люблю, а он – нет. Разве это правильно или справедливо, что она не замечает меня из-за него? Почему он не любит ее? Я готов убить его за то, что он делает с ней».

Но спор не разгорался, вспышки его прерывались продолжительными паузами. Они боялись. Она так много значила для них, и им никогда раньше не приходилось беспокоиться о ней по какому бы то ни было поводу. Она всегда воплощала собой несокрушимую твердыню в их океане неопределенности, к которой они всегда могли прибиться и переждать, пока их штормы в конце концов утихнут и наступит долгожданный покой. Каких только метафор они для нее не напридумывали: и звездочка, и госпожа, и скала, и хранительница очага, и помощница. И у каждого из них были свои представления о ней и воспоминания исключительно личные, связанные с ней, свои глубоко скрытые причины любить ее.

Для Наггета сестра Лэнгтри была единственным в мире человеком, кроме его матери, который не был безразличен к его жалобам на крайне опасное состояние, в котором находится его здоровье. Когда его переводили из отделения общей хирургии, все тамошние больные приветствовали его уход воплями благодарности, под которые он и покинул этот душный, шумный мирок, где никто не хотел его слушать, так что ему постоянно приходилось повышать голос, чтобы добиться внимания. Он так болен, а ему никто не верил. В отделении «Икс» он вошел с головной болью. Конечно, приходится признать, это была не обычная мигрень, а тупая, отдающая в виски боль – протест организма против физического напряжения. Вообще-то эта боль по-своему ничем не лучше мигрени.

Сестра Лэнгтри села на край его кровати и с таким вниманием слушала, как он описывает свое состояние, истинную природу головной боли, и ей было интересно. Она беспокоилась за него. Наггет так прочувствованно рассказывал ей про свою боль, и на нее это производило впечатление, она переживала его страдания вместе с ним. А потом – ох! – она принесла смоченные холодной водой полотенца, выставила на выбор много разных маленьких пилюлек, но и это не главное, а то, что теперь он мог купаться в блаженстве, обсуждая с ней во всех подробностях различные сложности в подборе подходящего лечения его теперешней головной боли, которая совсем не похожа на прежние… Понятно, он знал, что это все ее маленькие хитрости, – он, Наггет, не дурак. И диагноз в истории болезни остался прежним. Но важно то, что она небезразлична к нему, раз уделяет ему столько своего драгоценного времени, а Наггет измерял заботу только в количестве потраченного на него времени. И еще она такая красивая, такая полноценная личность и всегда смотрит на него так, как будто он действительно имеет для нее значение.

Для Бенедикта сестра Лэнгтри была неизмеримо выше всех женщин на свете, при том что он, как обычно, отделял женщин от девушек. Сначала они все рождались одинаковыми. Но потом оказывалось, что девушки – отвратительные существа, они смеялись над его внешностью и без конца жестоко дразнили его, гадкие, как кошки. С другой стороны, женщины – они совсем не такие, очень спокойные существа, они хранительницы рода, и Бог их любит. Мужчины убивают, калечат, а также блудят, девушки разрывают мир на части, но женщины – это жизнь и свет. А сестра Лэнгтри – самая совершенная из женщин; он не мог смотреть на нее спокойно, ему хотелось упасть на колени и омыть ей ноги, умереть за нее, если это понадобится.

И Бенедикт старался никогда не думать про нее грязно, потому что тогда он предал бы ее, но все-таки иногда в непокорных снах она являлась против его воли в окружении грудей и тех мест, покрытых темными волосами. Тогда он убеждался, что слишком низок, чтобы даже просто смотреть на нее. А искупить свою вину он сможет только тогда, когда найдет наконец ответ, который давно уже искал, и каким-то образом он чувствовал, что Бог послал сестру Лэнгтри ему, чтобы она показала, где ответ. Правда, пока ответ все еще ускользал от него, но с ней он не чувствовал разлада в себе, ощущал себя частью чего-то большого. И с Майклом он испытывал то же самое; вообще, с тех пор как Майкл пришел, он понял, что сестра Лэнгтри и Майкл – это один человек, единое целое, исключительно хорошее и доброе божье создание.

Что до остальных в отделении «Икс», то они, как и весь мир, подразделялись на отдельные предметы. Наггет – это куница, горностай, хорек, крыса. Бенедикт понимал: очень глупо представлять, что если бы Наггет отрастил бороду, то у него выросли бы и усики, как у грызунов, но он все равно представлял, и каждый раз, когда он видел, как Наггет бреется, он очень волновался и с трудом мог совладать с желанием одолжить ему свою бритву, чтобы Наггет побрился еще, потому что усики уже притаились у него под кожей и ждут своего часа.

Мэтт – ком, косточка от четок, обточенный камень, глазное яблоко, ягода смородины, осьминог с отрубленными щупальцами, вывернутый наизнанку, слезинка на щеке, и вообще он – все круглые, гладкие непрозрачные предметы, потому что слезы тоже непрозрачные, они текут ниоткуда и никуда.

Нейл – это горный кряж, весь изъеденный дождем и ветром, колонна с каннелюрами, два борта, между которыми лежит язык; отметины скрюченных в муках пальцев на глиняном столбе; спящий стручок, который не может раскрыться, потому что Бог склеил его края небесным клеем и теперь смеялся над Нейлом, да, смеялся!

Льюс – это Бенедикт. Тот Бенедикт, которого Господь сотворил бы, если бы был им доволен; свет, жизнь и песнь. А еще Льюс – зло, предательство Бога, оскорбление Бога, злой перевертыш. Если Льюс такой, какой же Бенедикт?

Нейл очень тревожился. Сестра Лэнгтри ускользала от него, и это было невыносимо. Ни за что он с этим не смирится. Только не теперь, когда он наконец стал понимать самого себя и увидел, как он похож на старика из Мельбурна. Сила его возрастала, и он наслаждался этим ощущением. Как странно, что понадобился Майкл с зеркалом, в котором первый раз отразился он сам именно таким, каков он есть на самом деле. Жестока жизнь! Прийти к осознанию самого себя благодаря тому, кто уносит с собой, отнимает единственное, ради чего ему так нужно было это осознание… Онор Лэнгтри принадлежала Нейлу Паркинсону, и он не собирается отдавать ее. Должен быть какой-то выход. Надо вернуть ее, и он это сделает!

Для Мэтта она была ниточкой, связывающей его с домом, голос во тьме, дороже которого для него теперь не было ничего. Он знал, что никогда не увидит больше свой дом – в буквальном смысле этого слова, и по ночам часто лежал, стараясь вспомнить, как звучал голос его жены, представить себе звонкие колокольчики – голоски его дочерей, но ничего не получалось. Голос сестры Лэнгтри сросся с клетками его мозга – умирающего мозга (он теперь знал это), и только отдаленное эхо тех ушедших времен и забытых мест доносилось сквозь этот голос, как если бы они существовали в нем. Но любовь к ней не вызывала у него желания узнать ее тело. Для него, который никогда не видел ее, она не имела тела. У него как-то теперь вообще не возникало телесных желаний, даже в воображении, просто не было сил, и мысль о встрече с Урсулой ужасала его, потому что он знал, что она ждет от него желания ее тела, а у него больше не было этого желания. В душе его поднималось отвращение, как только он представлял себе, что будет ощупывать свою жену вдоль и поперек, разыскивая то, что нужно разыскать, как улитка, или питон, или ленивая морская водоросль, бесцельно оборачивающая самое себя вокруг случайного препятствия. Урсула принадлежала миру, который он когда-то видел. Сестра Лэнгтри была светом во тьме. Нет ни лица, ни тела. Просто чистота чистого света.